Маленькая Французская История и другие рассказы

Свой выход на пенсию он встретил совершенно спокойно, как и всё в своей жизни. В какой-то степени, даже с радостью. К этому времени, у него почти не осталось родственников, так что телефон, который и так нечасто звонил, теперь подавал сигналы жизни лишь по крупным праздникам. Василий, свободный от рутины работы, проводил семь месяцев в году за сбором грибов. Многие он ел, многие солил, некоторые морозил или отдавал немногочисленной родне. В Июне, отправившись в очередной поход в дальней глуши, он забыл дома свои очки и, блуждая по лесу ранним утром, не заметил коряги. Оступившись, Василий покатился с оврага и навсегда остался лежать на мягкой и влажной простыне из папоротников, в той части леса, куда обычные люди никогда не заходят. Вот теперь я не шучу.

Красный синий

– Вы когда-нибудь слышали про инопланетянина, который дослужился до чина высокого партийного функционера?

– Что?

– В нашем Советском Союзе, в двадцатые годы, был инопланетянин, который дослужился до больших чинов в партии! То есть, он и позже был, но началось всё в двадцатые.

– ???

– Вот, слушайте. Мне эту историю покойный дед рассказал. В квартиры после уплотнения частенько набивали кого попало. Повезёт – кого поприличнее, не повезёт – понеприличнее. Где какие-нибудь мазурики из бараков, где просто заводской люд. А к моему деду, вот тебе раз, синекожего заселяют! Дед его начал расспрашивать. Тот вроде пытался как-то биографию выдумать, мол, чернил напился, а сам из Африки, но дед-то мой сразу раскусил – он ещё в революцию за звёздами наблюдал.

Ну, вроде, разговорились – нормальный мужик оказался, с Альфы Центавра. Бабушке моей приглянулся тоже. А он, в общем, пел очень хорошо, народные песни центаврианские. Много знал, с ума сойти. Бывало, засядут вечерком, накатят и давай: бабушка запоёт свои – пинежские, а он свои. Язык никто не знает, ясное дело, но красиво так, слёзы у всех наворачивались. Ну, с таким голосом его поближе к аппарату-то и взяли. Агитработником, считайте. Он начал выступать везде, с речами ездить, по деревням особенно, там про чернила байка вообще сработала на ура. А на черно-белых фотографиях и не поймёшь – так посмотришь, ну темнокожий мужик, ну и что?

Дед мой так на заводе всё и работал, а того-то уже всё выше толкают. Многие удивлялись, чего это он такой синий, а он им: «А как это характеризует меня, как коммуниста?» – или: «Зато моя партийная линия куда краснее вашей». Никто после такого не стал его больше спрашивать. Как НЭП кончился, он против кулаков агитировал, про колхозы заливал. Ну и постепенно начал в квартире всех остальных уплотнять, пока не остались там трое – дед с бабушкой и инопланетянин. Ну, а потом их выселили, остался он один на все четыре комнаты.

Вообще, чем выше рос, тем дальше скатывался. В войну, говорят, жировал, отсиживался где-то в тепле, даже к Сталину на дачу приезжал иногда, песни тому очень нравились центаврианские – плакал, водку пил под них, иногда даже подпевал.

Дед мой его видел потом, в пятидесятые, с балериной, с какой-то, из Большого Театра, но подходить не стал: «Ну его, – думает, – этого…»

– Ну-ну-ну, на балерине я вас совсем потеряла. Молодой человек, вы так за сумасшедшего хотите сойти?

– Да нет, думал, Вам интересно будет послушать просто.

– Где ж это видано, чтобы инопланетяне так высоко дослуживались? В сталинские-то времена! Да ещё и с Альфы-Центавра. Юморист. Берите свою карточку и давайте к окулисту.

Синекожий психиатр написала на медицинской карте "отклонений не выявлено" и прокричала фамилию следующего призывника.

Драма

Как-то я, мой самый лучший костюм и моя очень красивая жена пошли в картинную галерею. Ах, картинные галереи, вы так напоминаете мне здания, где в рамах висят работы художников! Пошли мы любоваться пейзажной живописью, потому что от портретов у меня голова болит ещё сильнее, чем от жизни, и не говорите мне, что бывает ещё какая-то другая живопись.

– Посмотри, какая красота! Чернозём, коровушки. Вот туда бы и поехал жить, – вожделенно проговорил я.

Жена очаровательно улыбнулась и покачала головою:

– Город тебе чем нехорош?

– Даже и не зна-а-аю… – затянул я. Перед нами возникло отвратительно ухоженное лицо:

– Добрый день, – отвратительно ухоженное лицо отвратительно улыбнулось и представилось. Имя у него тоже было какое-то такое, ухоженное, – Я работаю в театре и в кино, а ваша спутница поражает своей красотой, быть может, она захочет попробовать себя на актёрском поприще?

Я, было, хотел вызвать полицию, но жене моей была вручена визитка и нас оставили в покое. Мы закончили свой пейзажный моцион и пошли к выходу. В гардеробе я увидел ещё один шедевр:

– Посмотри, какая великолепная картина!

– Это зеркало, – ответила моя жена.

– Хе-хе, забылся, прелесть моя! Искусством навеяло.

Через пару месяцев, когда я сидел в своём большом кресле и читал «Сельский вестник», а жена смотрела в окно и великолепно загораживала мне палящее солнце, она вдруг спросила меня:

– Что бы ты сказал, если бы я пошла на кинопробы?