Маленькая страна

— Не спеши. Мирные переговоры должны дать плоды. Дней десять назад я была в Кигали у тети Эзеби, они надеются на лучшее, думают, что все удастся уладить политическим путем. Повремени, пожалуйста!

— Не верю я этим экстремистам. Руандийское правительство пудрит мозги международному сообществу, а внутри страны по-прежнему вооружают боевиков, пресса подстрекает к насилию, резне, совершаются прицельные убийства. Политики разжигают ненависть, призывают население истреблять нас, топить в реке Ньябаронго. Мы тоже должны мобилизоваться. И быть готовыми сражаться, если мирные переговоры провалятся. Это вопрос жизни и смерти, сестрица.

Старшие молчали. Мама закрыла глаза и массировала себе виски. Соседское радио пело хоралы. Было слышно, как звякают наши вилки. Легкий ветерок трепал занавески. Пригожее лицо Пасифика от жары покрылось потом и блестело. Он пережевывал кусок говядины, и все челюстные мускулы набухали под кожей. Я понимал: то, о чем не говорилось за столом, присутствовало тут так же ощутимо, как мухи, которых Ана вытаскивала из томатного соуса, — смерть Альфонса.

После обеда бабушка велела всем разойтись отдыхать. Я, как обычно, лег в комнате Пасифика, где раньше, до замужества, жила мама. Комната маленькая, без окна, только две железных кровати справа и слева, с потолка свисает голая лампочка, выкрашенная в красный цвет, которая зловеще освещает украшенные постерами зеленые стены. Пасифик спал прямо на пружинах — приучал себя к суровым фронтовым условиям. А по утрам рано вскакивал и бежал к реке, тренировался там в компании с другими парнями-руандийцами. Они бегали по песчаному берегу. Иногда он еще и голодал, съедал за весь день горстку фасоли, чтобы привыкнуть к голоду и лишениям.

Я лежал и все думал про того мальчишку, у которого накануне забрал велосипед, и про назидания Донасьена: о Божьем воздаянии, жертве, забвении себя и прочих нагнетающих чувство вины вещах. Со вчерашнего дня я чувствовал себя самодовольным эгоистом, мне было стыдно за всю эту историю; я просто хотел вернуть свое, а в результате превратился из жертвы в изверга. Мне было необходимо с кем-нибудь поговорить, чтобы вытряхнуть из головы черные мысли.

— Спишь, Пасифик? — шепотом спросил я.

— Ммм…

— Ты в Бога веришь?

— Чего?

— В Бога веришь?

— Нет, я коммунист. Верю в народ. А теперь отстань!

— Кто это у тебя на календаре над кроватью?

— Фред Рвигема, вождь РПФ. Герой. Это он вдохновил нас на борьбу. Он вернул нам гордость.

— Так это ты в его войско пойдешь?

— Он умер. В самом начале нашего наступления.

— А-а… Кто же его убил?

— Слишком много вопросов, малыш. Спи!

Пасифик отвернулся к стенке. Заскрипели пружины. Я никогда не спал после обеда и никогда не понимал, зачем это нужно. Мне и ночи хватало, чтобы выспаться. Поэтому обычно я просто лежал и ждал, пока кончится сиеста. Вставать мне разрешалось не раньше, чем услышу, что кто-нибудь из взрослых уже ходит. Иногда приходилось валяться часа два. Через приоткрытую дверь в гостиную пробивалось немного света. Я разглядывал картинки на стенах. По большей части грубо наклеенные страницы из журналов. Мамины детские кумиры соседствовали с кумирами Пасифика. Франс Галль рядом с Майклом Джексоном и Жан-Пьером Папеном, фотография Иоанна Павла II в Бурунди, одним углом заслонившая ногу Тины Тёрнер, другим — гитару Джими Хендрикса, реклама кенийской зубной пасты поверх постера с Джеймсом Дином. Иной раз от скуки я вытаскивал из-под кровати комиксы Пасифика: «Ален Шевалье», «Спиру», «Тентен», «Раан»…

Как только в доме зашевелились, я вскочил с кровати и побежал к Розали. В это время она приступала к ежедневному ритуалу. Усаживалась на циновку на заднем дворе, открывала табакерку из тагуа, набивала деревянную трубку несколькими щепотками свежего табака, чиркала спичкой и, закрыв глаза, делала первые короткие затяжки ароматного дыма. А потом доставала из пластикового пакета сизаль и банановые листья и принималась плести подставки для стаканов и конические корзинки. Эти свои изделия она продавала в городе, чтобы хоть немного увеличить семейный доход, состоявший только из бабушкиной медсестринской зарплаты и маминых точечных вливаний.

У Розали была пышная копна курчавых волос с проседью. Из-за этого голова ее казалась продолговатой и слишком большой для тоненькой шеи, на которой она держалась — как будто мяч для регби балансирует на спице. Прабабушке было чуть не сто лет. Она любила рассказывать про какого-то короля, восставшего сначала против немецких, а потом против бельгийских колонизаторов, которому пришлось бежать за границу, потому что он не соглашался принять христианство. Меня вся эта ерунда про монархию и белых миссионеров ничуть не волновала. Я зевал, а Пасифик злился, что я такой нелюбопытный. Мама ему возражала, говорила: «Мои дети — маленькие французы, и незачем забивать им голову всей этой руандийской чушью». Пасифик же часами слушал рассказы прабабушки о руандийской старине, славных битвах, родословной разных кланов, моральных устоях, любил народные песни, героические сказания, танцы инторе[10].