Маленькая страна

Бабушка была недовольна, что мама не разговаривает с нами на киньяруанда, этот язык, говорила она, помог бы нам даже в изгнании оставаться собой, иначе мы никогда не станем настоящими «ньяруанда» — уроженцами Руанды. Мама отмахивалась от этих доводов, для нее мы были белыми детьми, пусть чуточку поджаристыми, но белыми. Если мы пытались вставить слово на киньяруанда, она издевалась над нашим выговором. По правде говоря, лично мне все это было пофиг: Руанда, ее монархи, ее холмы, коровы, сказки, мед, молоко и прочее барахло.

Близился вечер. Розали все рассказывала о былом, словно перебирала порыжевшие старинные картинки своей идиллической Руанды. И твердила, что не хочет умереть в изгнании, как король Музинга. Что ей очень важно окончить свои дни на родной земле, в стране предков. Говорила она тихо, медленно, мягким шепотом, словно пела под лютню. Катаракта заволакивала ее глаза голубой пленкой. И все время чудилось, что по щеке ее вот-вот покатятся слезинки.

Пасифик упивался речами бабки. Покачивал головой, убаюканный ее тоской. Подошел к ней поближе, сжал ее сухонькую ручку и прошептал, что беды скоро прекратятся, что пора возвращаться домой, что Бурунди — чужая страна и что он не намерен прожить всю жизнь изгнанником. Старуха цеплялась за прошлое, за утраченную родину, а юнец расписывал ей будущее, новую, современную страну, где найдется место всем без различия руандийцам. Но, по сути, они говорили об одном и том же. О возвращении на родину. Она сама уже была частью истории, а он собирался историю делать.

Порывы теплого ветерка овевали нас и уносили вдаль благие упования. В небе робко зажигались первые звезды и смотрели сверху на бабушкин дворик, клочок чужой земли, где сбились в кучку мои родные и делились друг с другом мечтами и надеждами, которые, как казалось, сулила им жизнь.

10

Затеял все это Жино. Решил, что нашу команду надо как-нибудь назвать. Мы долго думали. Может, «Три мушкетера»? Но нас было пятеро. Близнецы предлагали какую-то муть: «Пять пальцев» или «Классные парни». А Жино придумал американское имечко. В то время у нас в школе вообще была мода на Америку: все по любому поводу приговаривали cool, все ходили враскачку, выбривали себе узоры на голове и играли в баскетбол, нацепив широченные штаны. Но Жино эта идея пришла в голову из-за американской эстрадной группы Boyz II Men, которую показывали по телику в субботней программе «Быстрее звука». Нам понравилось, в этой группе был один бурундиец, получалось, что это в честь него. Точно никто не знал, но в Бужумбуре упорно ходили слухи, будто тот тощий и длинный из Boyz II Men — точно наш, из Бвизы или Ньякабиги, хотя ни один журналист эту информацию не подтверждал. Название «Кинанира Бойз» понравилось Жино еще и потому, что оно говорило: мы тут главные, весь район — наше царство, и законы тут устанавливаем только мы.

Мы все пятеро были из одного тупика, это была наша излюбленная зона. Близнецы жили прямо напротив нас, в первом доме по левой стороне тупика. Они были метисы: отец француз, мать бурундийка. Их родители держали магазинчик видеофильмов, по большей части американских комедий и индийских — про любовь. Дождливыми вечерами мы собирались у них дома и сидели перед видиком. Иногда удавалось тайком посмотреть порнофильмы для взрослых, но они нам не очень нравились — всем, кроме Армана, этот не сводил глаз с экрана и терся о подушку, как собака о ногу хозяина.

Арман жил в большом доме из белого кирпича в глубине тупика. Бурундиец по матери и по отцу, он был единственным негром среди нас. Отец его был осанистый мужчина с бакенбардами до самых усов, так что волосы окружали нос и глаза. Он был дипломатом, представлял Бурунди в арабских странах и был лично знаком со многими главами государств. Арман повесил у себя над кроватью фотографию, на которой он младенцем в песочнике сидел на коленях у полковника Каддафи. Отец постоянно был в разъездах, а Арман оставался с матерью и ее старшими сестрами, сварливыми святошами, — я ни разу не видел, чтоб они улыбались. В этом семействе все были солидные и серьезные, а сам Арман решил по жизни плясать и валять дурака. Отца он боялся, тот заявлялся домой только затем, чтобы приструнить детей. Ни ласки, ни доброго слова. Никогда! Крепкая оплеуха — и снова в самолет, на Триполи или Тунис. Вот почему у нашего Армана не одна, а две личности. Для дома и для улицы. Орел и решка.

И наконец, Жино. Он старше нас всех. На год и девять месяцев. Нарочно остался на второй год, чтобы учиться в одном классе с нами. Он жил с отцом посередине тупика, в старом колониальном доме с красными воротами. Его отец, бельгиец, преподавал политические науки в Бужумбурском университете. Мать, как и моя, была руандийка, но ее никто никогда не видел. Жино то говорил, что она работает в Кигали, а то — что уехала в Европу.