Маленькая страна

В тот вечер, прежде чем лечь в постель, я взял из папиного секретера карманный фонарик. Накрылся с головой и стал читать историю про старого рыбака, маленького мальчика, огромную рыбу и стаю акул. И вот уже моя кровать превратилась в лодку, волны плескались о борта матраса, морской ветер надувал простынные паруса.

На другой день я вернул книгу мадам Экономопулос.

— Уже закончил? Браво, Габриэль! Я дам тебе другую.

На следующую ночь я слышал звон мечей, стук копыт, трепетанье рыцарских плащей и шорох кружевного платья принцессы.

В другой раз я очутился в тесной комнате, где прятался вместе с девочкой и всей ее семьей, в разрушенном войной городе. Заглядывал ей через плечо и читал ее мысли, которые она записывала в свой дневник. Она рассказывала о своих страхах, о своей любви, о прежней жизни. А мне казалось, что все это обо мне и что я сам мог бы написать эти строчки.

Каждый раз, когда я возвращал очередную книгу мадам Экономопулос, она спрашивала, что я о ней думаю. Я не понимал, зачем ей это нужно знать. Поначалу вкратце пересказывал содержание, самые важные сцены, называл место действия и имена героев. Она выслушивала с удовольствием, а мне не терпелось, чтобы она скорее дала мне новую книгу и я мог забиться в свою комнату и проглотить ее.

Но постепенно я начал рассказывать ей, что я чувствовал, какие у меня возникали вопросы, делиться своим мнением об авторе и героях. Так я продлевал наслаждение от книги, она как будто еще не кончалась. У меня вошло в привычку заходить к мадам Экономопулос каждый вечер. Благодаря чтению границы тупика раздвинулись, я снова задышал свободно, мир теперь простирался далеко за пределами тех загородок, где мы закуклились наедине с собой и со своими страхами. Я больше не ходил на пустырь, мне не хотелось видеть друзей, слушать их разговоры о войне и «мертвом городе», о хуту и тутси. Мы сидели в саду у мадам Экономопулос, под синей жакарандой. Пили за кованым железным столиком чай со свежеиспеченным печеньем. И часами напролет говорили о книгах, которыми она меня снабжала. Оказалось, я могу рассуждать о множестве разных вещей, которые, хоть я об этом раньше не подозревал, живут во мне. В этом зеленом шатре я учился понимать свои вкусы, желания, свое мировоззрение и мироощущение. Рядом с мадам Экономопулос я обретал уверенность в себе, она никогда меня не осуждала, умела выслушивать и ободрять. После долгой беседы, когда день клонился к закату, мы с ней гуляли по саду, как влюбленная парочка. Мне казалось, я иду под церковными сводами, а птичий щебет походит на молитвенный шепот. Мы останавливались перед ее дикими орхидеями, прохаживались между кустами гибискуса и зарослями фикусов. Цветочные клумбы предлагали обильную трапезу нектарницам и пчелам. Я подбирал сухие листья под деревьями — на закладки. Шли мы медленно-медленно, еле переставляя ноги по сочной траве, словно желая приостановить время. Между тем мгла опускалась на наш тупик.

24

Мама вернулась из Руанды в день, когда начался новый учебный год. Прямо после очередной акции «мертвый город». Дорога в школу была усеяна обуглившимися останками автомобилей, каменными глыбами, горелыми или еще дымящимися покрышками. Когда на обочине попадался труп, папа велел нам не смотреть в ту сторону.

Директор школы, сопровождаемый охранниками из французского посольства, собрал нас во дворе и объявил о новых мерах безопасности. Вместо живой изгороди из бугенвиллей, школу теперь окружала высокая кирпичная стена, которая защищала нас от шальных пуль, залетавших иногда прямо в классы.

Город жил в напряженной тревоге. Взрослые были уверены, что дальше будет хуже. Боялись, что события будут развиваться, как в Руанде. Поэтому все старались забаррикадироваться еще и еще лучше, повсюду вырастали новые заграждения, сетки, ворота, колючая проволока, все обзаводились сиренами и охраной. Весь этот арсенал служил гарантией того, что можно заслониться, отгородиться от насилия. Мы погрузились в странную атмосферу ни мира, ни войны. Привычные ценности утратили силу. Чувство опасности стало таким же обыденным, как голод, жажда или жара. Ярость и кровь соседствовали с повседневными делами.