Маленькие птичьи сердца

Наши родители были безоговорочно честны, что для родителей их поколения являлось редкостью; они напрямую сказали нам с сестрой, что детей не хотели. Хотя мы и так рано или поздно об этом догадались бы, ведь нам доставалась лишь маленькая порция их любви: у папы была мама, а у мамы – озёра. Не думаю, впрочем, что они признались нам в этом по своей инициативе; полагаю, об этом их спросила Долорес, которая до сих пор оставалась для меня реальной, во плоти, как теплый младенчик; она задала этот вопрос, не думая, как ответ повлияет на ее дальнейшее существование. Случись мне поставить под сомнение свою желанность, ответ неизбежно заставил бы меня почувствовать себя еще менее желанной.

Отец свыкся с поздним родительством легче матери и вел себя с нами как дальний, но добрый родственник. Когда он встречал нас в доме, его лицо выражало удивление; наткнувшись на нас на кухне, он заметно вздрагивал, словно мы были нарушителями, которые проникли в его дом без спроса и теперь сидели на его стульях и ели печенье из его буфета. Увидев нас, он вежливо улыбался, показывая себе и нам, что узнал непрошеных гостей и ничего против них не имеет. Ой. Вот вы где, добродушно говорил он, желая показать, что не забыл о том, что у него есть дети, а все это время нас искал. С этими словами он торопливо уходил, словно в других комнатах дома его ждали другие маленькие человечки.

Вита смотрела на меня пристально и задумчиво – точно так на меня смотрела Долли. Она сочувственно погладила меня по руке; сигарету она переложила в другую руку и осторожно отвела ее в сторону, словно показывая, что заботится обо мне.

– Может, твои родители просто любили вас с сестрой по-разному, – мягко, но отчетливо проговорила она и протянула последнее слово, точно задумавшись: по-рааазному. Она продолжила говорить уже более резким и уверенным тоном: – Такое бывает, знаешь, даже в одной семье. Ты такая смешная, Сандей, – она заговорщически мне улыбнулась, точно мы обе давно согласились, что я смешная. – И тебе очень повезло. С Долли. Я хотела бы иметь дочь, если бы у меня были дети, конечно. Но Ролс… – она на миг закрыла лицо ладонями, и сигаретный дым при этом не полетел ей в глаза, а послушно заструился прочь и вверх. – А мне бы, наверно, понравились дети… не целая орава, как у Тома, конечно, или… – она обвинительно ткнула сигаретой в сторону дома Фрейзеров и отвернулась от меня. – Но одного ребенка я бы хотела. Собственного. Как у тебя.

Ролс всегда пытался мне внушить, как это романтично, что нам не надо ни с кем друг друга делить.

Она сильно и шумно затянулась сигаретой, как будто долго не дышала и наконец вынырнула на поверхность.

– Что ж, – ответила я, – это правда романтично. – Я не представляла, чтобы Король сказал то же самое обо мне.

Вита выдохнула и коротко закашлялась; кашель почти напоминал усмешку. Почти. Потом она заговорила будто не своим голосом, тихо и отрывисто:

– Вот только знаешь, мне же все-таки пришлось его делить, – она покачала головой и снова заговорила, на этот раз голосом, больше похожим на ее собственный. – Но что ни делается, все к лучшему. К тому же у меня мог родиться мальчик. Мальчик, брр, – она резко затянулась, вздернула подбородок и выпустила маленький клубочек дыма. – У меня уже есть один мальчик, я с ним живу, и больше мне не надо. Ролс, конечно, душка, но по своим подругам я скучаю стра-а-ашно, – последнее слово она растянула для пущего эффекта и сделала преувеличенно грустное лицо, склонив голову набок и опустив уголки губ. Я понимала, что она кривляется, но сердце все равно дрогнуло от зеркальной грусти. – Я его предупредила, что иногда буду ездить в город, пока мы будем здесь жить. Иначе они будут слишком по мне скучать. Слишком, – она широко улыбнулась. – Но теперь у меня есть ты, соседушка. Прошлой ночью ты мне приснилась. Мы вместе принимали солнечные ванны, вон там, – она указала на садик за домом. – Я обожаю загорать! А ты?

– Ненавижу солнце. И яркий свет. Прямо ненавижу, – я тренировалась подражать ее интонации, но даже когда полностью копировала строение ее фраз, это звучало нелепо. – И уж точно не хочу с тобой загорать!

На этот раз Вита не рассмеялась, а спросила меня моим же прямолинейным тоном:

– А что тебе нравится, Сандей? И что тебе снится?

Я не могла рассказать ей о своих снах; те были скучными и совсем не красивыми, а Виту интересовали только красивые вещи. Я не стала говорить ей, что часто просыпалась по ночам, задыхаясь от тяжести в груди; мне казалось, что я где-то оставила свою маленькую дочь. В моих снах малышка Долли растерянно ковыляла по длинным дорогам, вытянув ручки, но не могла до меня дотянуться: на ее пути вставала Долли-подросток. В год, когда мы с Витой познакомились, я уже начала проживать материнское горе и пока отказывалась смириться с тем, что потеряла самую большую любовь в своей жизни, хотя та по-прежнему жила со мной бок о бок.