Я стояла у плиты в пижаме и следила за рыбой, тушившейся в молоке. Мне нравилось смотреть, как сероватые водянистые завитки рыбного сока смешивались с белым шелковистым молоком. Я следила за рыбой не с целью соблюсти время приготовления (мой метод тушения очень щадящий, рыбу невозможно передержать), но из эстетического интереса. Я определяю готовность по запаху и не смотрю на часы, по которым, кстати, до сих пор не умею точно определять время. Я знаю, что пирог готов, потому что воздух внезапно пропитывается сильным ароматом ванили; тогда я понимаю, что тесто пропеклось, но не пересушилось. Однако мой метод не позволяет определить готовность сразу нескольких блюд, которые обычно подают вместе горячими. Поэтому я ем горячим только что-то одно, а гарнир подаю холодным или комнатной температуры. Меня всегда немного шокирует, когда кто-то одновременно подает на стол несколько блюд одной температуры. Но я согласна с Ролло – приготовление еды действительно расслабляет; кухня для меня – лаборатория, где органы чувств подвергаются контролируемому воздействию. В тот день я была молчалива, как почти всегда; праздные разговоры меня утомляют, и после я чувствую себя намного хуже. Совсем как неспортивный человек, который зачем-то пробежал километр: технически это возможно, но смысл?
Долли и Вита поздоровались со мной, Вита обняла меня первой и, как всегда, то ли в силу социальной восприимчивости, то ли по волшебству, уловила мое настроение.
– Долли рассказывала, что у тебя бывают «тихие дни». Сегодня такой день? – и она прошептала мне на ухо:
Долли несколько раз звучно поцеловала меня в щеку, нарочно чмокая, и ее чмоканье разнеслось по маленькой кухне как по высокому собору со сводчатым потолком. Так же громко она целовала меня в начальной школе, когда я забирала ее после занятий. В последний год обучения все ее одноклассники считали себя слишком взрослыми для публичных проявлений родительской любви и даже для того, чтобы их забирали из школы. Но Долли продолжала стоять на детской площадке и каждый день, завидев меня, раскидывала ручки радушно, как старенькая бабушка. Сейчас она открыла холодильник, взглянула на Виту и подала ей какой-то непонятный сигнал; Вита коротко кивнула и села за стол. Жесты, которыми обменивались Вита с моей дочерью, были для меня загадкой – еще один социальный код, который я никогда бы не смогла освоить. Долли достала из холодильника две банки колы, поставила свою на стол и наполнила стакан для Виты.
– Мамочка, у нас есть лед?
– Льда нет, Вита. У нас никогда не бывает льда.
На столе перед Витой стояла маленькая фарфоровая супница. Она торжественно подняла крышку и немного отклонилась назад, восторгаясь увиденным. Скромно сложила ладони на столе, словно пыталась скрыть волнение. Я заглянула в супницу. Там лежал сырой мясной фарш и три жидких яичных желтка, густых и блестящих, как глазурь. На той неделе в витрине местной пекарни стоял именинный торт, украшенный теннисной ракеткой из сахарной глазури. Кондитер тщательно прорисовал каждую идеальную струнку и крепление. Как и вкус торта, вкус тартара не равнялся вкусу отдельных его ингредиентов, а внешний вид мог оказаться обманчивым. Я и не думала, что еду можно готовить таким нечестным способом – не готовя.
– Я решила, что тартар можно съесть на закуску. Мы ели его на обед, и вот, немного осталось. Он уже приправлен. Это фирменное блюдо Ролса. Нравится? – она аккуратно разложила содержимое супницы по трем тарелкам, уже стоявшим на столе.
– Как это готовят? – спросила я без особого интереса; меня сегодня не интересовала ни красная еда, ни долгие разговоры. У меня уже был ужин на плите, и я не собиралась готовить еще одно блюдо, тем более красное.
Вита просияла.
– Его не готовят, глупенькая. Это