Маленькие птичьи сердца

При этом мы обе знали, что я рада просто слушать, как она говорила на любую тему. Мне нравилась ее беспечная болтовня и прямота, с которой она выражала свое мнение; я была как несведущий в балете зритель, который пришел на представление и вдруг засмотрелся. Я растворялась в потоке ее слов, лившемся легко и беспрепятственно, как льется с неба легкий нежданный дождик. Иногда спокойная уверенность ее тона побуждала меня отвечать, иногда я молчала. Но Вите, похоже, было все равно, отвечала я или нет; мое молчание и редкие комментарии она встречала с одинаковым отсутствием удивления и продолжала тараторить дальше как ни в чем не бывало. Она не преследовала цели выманить меня из раковины, заставить меня покинуть уютный кокон молчания, потому что ей так было удобнее. Казалось, она просто тренировалась в говорении, как певец тренируется в пении; ее речь была музыкальным выступлением и не требовала отклика.

Разумеется, теперь, когда мне известно о ее маленьком птичьем сердце, я иначе вспоминаю эти односторонние беседы. Я вижу, что этой зоркой птичке с мягкими перышками были выгодны мои частые молчания. В моем присутствии она могла беззаботно щебетать себе под нос, и никто ее не прерывал; она знала, что петь я не умела и потому не могла ей ответить. В Италии птицы всегда считались дурной приметой, их никогда не держали в доме; нельзя было иметь даже изображение или фигурку птицы. Птицы привлекали дурной глаз, il malocchio. Я исправно соблюдала все известные мне итальянские обычаи: готовила семь рыб на Рождество[4] и чечевицу первого января, ела рис и не ела хлеб в день святой Лючии[5], носила хризантемы на могилу сестры в День мертвых[6] и знала, что несчастливым является число семнадцать, а не тринадцать[7]. Я не пустила бы в свой дом даже изображение птицы, но тем летом жила ради птичьего сердца и горячо его любила, однако поняла это только потом.

После первого ужина мы с Долли ушли вовремя, но во второй наш визит Долли затопталась на пороге и вежливо предложила помочь с уборкой.

– Оставайся на ночь! – тут же воскликнула Вита, шагнула к Долли и взяла ее за руку. – У нас пока никто не оставался. Будешь первой! – они с Долли с надеждой взглянули на меня.

– Но у тебя с собой ничего нет, – сказала я Долли – та улыбалась и едва заметно льнула к Вите.

Вита сделала жест свободной рукой, будто отталкивала от себя что-то легкое:

– У меня есть все, что только может понадобиться. На месяц! Моя комната для гостей полностью готова, Сандей. Ты же сама ее видела. Я обожаю гостей.

– Ну пожалуйста, мам! Пожалуйста, можно? – Долли выжидающе смотрела на меня лучистым, восторженным взглядом. – Я очень-очень хочу остаться!

Поскольку я не спешила отвечать «да», обе нахмурились и замолчали; спустя некоторое время я поняла, что должна что-то сказать.

– Вы уверены? – они синхронно восторженно закивали, почуяв, что я готова уступить. – Хорошо. Если вы правда уверены… До завтра, Долли. Позвони, если что-то понадобится.

– Вот здорово! – Вита улыбнулась и плотно закрыла дверь. Через дверь я услышала их удаляющиеся голоса в коридоре. – Твоя мама, конечно, этого не знает, Доллз, но в городе мы всегда…

Долли вернулась лишь на следующий день после обеда. Она взволнованно сообщила, что Вита попросила ее приходить по субботам и помогать со стиркой и легкой уборкой. Они еще не наняли местную прислугу. Узнав, что Долли согласилась, я очень удивилась, ведь дома она никогда не помогала добровольно, даже если требовалось навести порядок в своей же комнате или постирать свои вещи. Я не стала спрашивать, сколько Вита ей предложила и предложила ли вообще что-нибудь, и сейчас удивляюсь, как можно было об этом не спросить. Подобное отсутствие любопытства можно объяснить разве что тем, что я хорошо понимала, как Вита воздействует на окружающих и какое радостное волнение люди испытывают с ней рядом. Мне показалось, что уборка у Виты послужит Долли хорошей подготовкой к самостоятельной жизни в университете, научит ее самодисциплине и независимости. Мы с ее бабушкой и дедушкой всегда планировали оплачивать все расходы, чтобы она могла спокойно учиться. Ей не нужно было зарабатывать; она никогда ни в чем не нуждалась. Временами я бы даже предпочла, чтобы она потерпела, но Ричард и Банни сразу давали ей деньги на что угодно: новый проигрыватель, дорогую обувь. Иногда Долли тратила деньги на покупку желанной вещи, а иногда даже не сообщала, что именно покупала. Она знала, что легкие деньги – много денег – будут доставаться ей и дальше, когда она будет учиться в университете и даже после его окончания.