Маленькие женщины

Она делала все что могла для детей, так как ради них она создавала свои произведения, и потому прилагала все усилия, чтобы удовлетворить требование, вечно звучавшее из уст жадной юности: «Еще рассказов, еще, прямо сейчас!» Родные неодобрительно относились к тому, что она проявляет чрезмерное рвение, забывая о них, да и ее здоровье страдало от такой напряженной работы, но какое-то время она с благодарностью приносила жизнь на алтарь литературы для юношества, чувствуя, что многим обязана своим маленьким друзьям, чье расположение завоевала после двадцати лет упорной работы.

Но настало время, когда ее терпению пришел конец. Устав быть «львицей», она стала «медведем» – по характеру, как и по фамилии – и, возвратившись в свою берлогу, грозно рычала, когда ее оттуда вызывали. Родных все это забавляло, и они мало сочувствовали Джо в ее неприятностях, но она в конце концов стала рассматривать последствия своей известности как самую ужасную из всех переделок, в какие только попадала в жизни, поскольку ей казалось, что она быстро лишается свободы, которую всегда считала своим главным сокровищем. Жизнь на виду у публики быстро теряет свое очарование; к тому же Джо была уже далеко не молода, слишком утомлена и слишком обременена заботами, чтобы ей могло понравиться подобное существование. Она чувствовала, что уже выполнила все требования, какие только могут считаться разумными, когда автографы, фотографии и автобиографические очерки были разосланы по всей стране; когда художники изобразили ее дом со всех сторон, а репортеры ее саму в исключительно мрачном виде, который всегда был у нее во время неприятных для нее встреч с ними; когда одна за другой группы полных энтузиазма учеников разных частных пансионов совершили набеги на ее дом и его окрестности в поисках сувениров, а любезные посетители, с почтением поднимавшиеся по ведущим к двери ступеням, почти окончательно истерли их; когда новые слуги увольнялись после недельного испытания дверным колокольчиком, звонившим с утра до вечера; когда муж был вынужден охранять ее за едой, а сыновья порой прикрывать ее отступление через выходящие на задний двор окна, чтобы дать ей возможность ускользнуть от предприимчивых гостей, врывавшихся в дом без предупреждения в самые неподходящие моменты.

Вот описание одного дня, которое, возможно, позволит лучше объяснить положение дел, обеспечит в определенной степени оправдание несчастной женщине и даст выразительный намек охотникам за автографами, которые ныне свирепствуют по всей стране: ведь все, что будет рассказано, целиком взято из жизни.

– Следовало бы принять закон, защищающий несчастных авторов от публики, – сказала миссис Джо однажды утром, вскоре после приезда Эмиля, когда почта принесла ей необычно много самых разных писем. – Для меня это более насущный вопрос, чем международное авторское право, ведь время – деньги, а покой – здоровье, и я лишаюсь того и другого, не получая взамен ничего, кроме потери уважения к человечеству и отчаянного желания убежать в пустыню, поскольку не могу спрятаться за закрытыми дверями даже в свободной Америке.

– Охотники за знаменитостями внушают ужас, когда они ищут добычу. Если бы они могли на время поменяться местами со своими жертвами, это принесло бы им огромную пользу. Они поняли бы, до чего надоедают, когда «имеют честь нанести визит, чтобы выразить глубокое восхищение нашими замечательными произведениями», – процитировал Тед одного из посетителей с поклоном в сторону своей родительницы, мрачно взиравшей в ту минуту на лежащие перед ней двенадцать просьб об автографе.

– Я окончательно решила одно, – сказала миссис Джо с большой твердостью. – Я больше не отвечаю на такого рода письма. Я послала уже не меньше шести автографов этому мальчику. Он их, наверное, продает. А эта девочка пишет из учительской семинарии, и если я пошлю ей автограф, то все остальные ученицы тут же напишут и попросят еще. Все они начинают с извинений и пишут, что понимают, как отвлекают и раздражают меня подобными просьбами, но они взяли на себя смелость написать, так как я люблю мальчиков или так как они любят мои книги, или так как это только один раз. Эмерсон и Уиттьер[172] бросали такие письма в мусорную корзину, и, хотя я всего лишь литературная няня, обеспечивающая легкоусвояемое моральное пюре для молодежи, я последую примеру знаменитостей. Ведь у меня не будет времени на еду и сон, если я попытаюсь удовлетворить просьбы всех этих милых неразумных детей, – и миссис Джо отбросила пачку писем со вздохом облегчения.

– Я распечатаю остальные и дам тебе спокойно позавтракать, liebe Mutter[173], – сказал Роб, часто бравший на себя обязанности ее секретаря. – Вот одно с юга, – и, сломав внушительную печать, он прочел: