Маленькие женщины. Хорошие жены

– Спрос есть и на виски, но я не думаю, что мы с вами захотим им торговать. Если бы эти достойные люди знали, какой вред они наносят, они бы не считали, что живут честно. Они не имеют права добавлять яд в леденцы и угощать ими малышей. Нет, они должны немного пораскинуть мозгами и скорее начать подметать грязь на улице, чем идти на такое.

Мистер Баэр говорил страстно и подошёл к камину, скомкав газетный лист в руках. Джо сидела неподвижно, выглядя так, словно огонь охватил её саму, потому что её щёки горели ещё долго после того, как треуголка превратилась в дым, который благополучно улетел в трубу.

– Мне бы очень хотелось послать за ней все остальные, – пробормотал профессор, отходя от камина с видом облегчения.

Джо подумала, какое яркое пламя разгорелось бы из стопки газет с её рассказами наверху, и почувствовала в этот момент, что её с трудом заработанные деньги лежат довольно тяжёлым грузом на её совести. Затем она решила себя утешить и подумала: «Мои рассказы не такие, они просто глупые, но никогда не были аморальными, так что не буду переживать», – и, взяв учебник, сказала с прилежным видом:

– Продолжим, сэр? Теперь я буду вести себя очень хорошо и учтиво.

– Буду на это надеяться, – вот и всё, что он ответил, но его слова значили больше, чем она могла себе представить, и от взгляда его серьёзных, добрых глаз она почувствовала, как будто слова «Еженедельник «Вулкан» были крупными буквами напечатаны у неё на лбу.

Как только она вошла в свою комнату, она достала свои газеты и внимательно перечитала каждый из своих рассказов. Будучи немного близоруким, мистер Баэр иногда надевал очки, Джо однажды примерила их, и с улыбкой отметила, как они хорошо увеличивают мелкий шрифт в её книге. Теперь на ней, казалось, тоже были духовные или нравственные очки профессора, потому что огрехи этих несчастных рассказов теперь ослепительно выделялись и приводили её в ужас.

«Это – писательский мусор, и скоро он станет ещё отвратительнее, если я продолжу в том же духе, потому что каждый из рассказов ещё более сенсационный, чем предыдущий. Я шла вперёд на ощупь, вредя себе и остальным, ради денег. Я знаю, что это так, потому что я не могу читать эту чушь трезво и серьёзно, не испытывая ужасного стыда, а что мне делать, если мои рассказы увидят дома или они попадут в руки мистеру Баэру?»

Джо бросило в жар от одной этой мысли, и она засунула всю пачку газет в печь, так что пламя чуть не полыхнуло вверх по трубе.

«Да, это лучшее место для такой взрывоопасной бессмыслицы. Наверное, мне лучше сжечь дом дотла, чем позволить кому-то подорваться на моём порохе», – подумала она, наблюдая, как «Демон острова Джура»[119] уносится прочь, словно маленький чёрный уголёк с горящими глазами.

Но когда от всего её трёхмесячного труда не осталось ничего, кроме кучки пепла и денег на коленях, Джо успокоилась и, сидя на полу, стала размышлять, что ей делать со своим гонораром.

– Я думаю, что ещё не успела нанести кому-то большого вреда и могу оставить это себе в качестве платы за потраченное время, – сказала она после долгого раздумья и нетерпеливо добавила: – Я почти жалею, что у меня есть совесть, это так неудобно. Если бы меня не волновало то, что надо поступать правильно, и мне не было бы неловко, делая что-то неправильное, я бы основательно преуспела. Иногда я не могу удержаться от желания, чтобы мама и папа не были настолько принципиальными в таких вопросах.

Ах, Джо, вместо того, чтобы желать этого, благодари Бога, что твои «папа и мама были принципиальными» и от всего сердца пожалей тех, у кого нет таких защитников, окружающих их принципами, которые могут показаться тюремными стенами не терпящей ограничений молодёжи, но станут надёжным фундаментом для построения характера взрослеющей женщины.

Джо прекратила писать сенсационные истории, решив, что деньги не окупят «острых ощущений», которые могут выпасть ей на долю, но, ударившись в другую крайность, как это обычно бывает с людьми её склада, она избрала путь миссис Шервуд, мисс Эджуорт и Ханны Мор[120] и написала рассказ, который правильнее было бы назвать эссе или проповедью, настолько напыщенно моральным он был. У неё с самого начала были сомнения насчёт этого произведения, потому что её живая фантазия и девичий романтизм чувствовали себя так же неловко в новом жанре, как если бы она переоделась в неуклюжий и громоздкий костюм прошлого века. Она отправила этот поучительный шедевр в несколько издательств, но никто его так и не купил, и она была склонна согласиться с мистером Дэшвудом в том, что мораль нынче не в ходу.