Маленький друг

– Нет, сэр. Змея – Его творение и повинуется Его воле. Если мы начнем служить со змеями без Его на то повеления, то сами и пострадаем.

– Ну ладно, Лойал, – Фариш откинулся на спинку стула, – а как, по-твоему, у Юджина с Господом все на мази? А то, может, это вам и мешает.

– Знаешь, что я тебе скажу, – вдруг вскинулся Юджин, – нам мешает, если в змей тыкают палками и папиросами обкуривают, когда их дразнят и когда к ним лезут…

– Нет, ты погоди.

– Фарш, я видел, как ты в кузове копался, ты к ним лез.

– Фарш! – глумливо пропел Фариш писклявым голосом. Некоторые слова Юджин плохо выговаривал.

– Хватит надо мной насмехаться.

– Ну-ну, – вяло подала голос Гам. – Ну хватит вам.

– Гам, – сказал Дэнни и повторил уже потише: – Гам. – В первый раз он окликнул ее так громко и резко, что все аж подпрыгнули.

– Что, Дэнни?

– Гам, я знаешь, чего спросить хотел. – он так накачался, что позабыл, о чем только что говорили за столом, зачем он сам открыл рот и как это все между собой связано. – Тебя выбрали в присяжные?

Бабка свернула пополам кусок белого хлеба, обмакнула его в лужицу кукурузной патоки.

– Выбрали.

– Чего? – спросил Юджин. – А когда суд-то?

– В среду.

– А как ты туда доберешься, если грузовик поломался?

– Выбрали в присяжные? – Фариш резко распрямился. – А почему я об этом в первый раз слышу?

– Ох, твоя старая ба не хотела тебя лишний раз беспокоить, Фариш…

– Грузовик не то чтобы сломан, – сказал Юджин, – просто она его вести не сможет. Я сам руль с трудом повернуть могу.

– В присяжные?! – Фариш с грохотом отодвинул стул. – Зачем они больную женщину-то вызывают?! Неужто никого поздоровее не нашлось.

– Я с радостью выполню свой долг, – страдальческим тоном сказала Гам.

– Бабуль, да я знаю, просто говорю, что они могли бы и кого другого найти. Тебе придется там целый день просидеть, стулья там неудобные, а у тебя артрит.

Гам прошептала:

– Сказать по правде, меня куда больше беспокоит то, что меня после того лекарства тошнит.

– Надеюсь, ты им сказала, что при таком раскладе опять можешь в больницу попасть. Тащить куда-то старую больную женщину.

Лойал дипломатично вмешался:

– А над кем суд, мэм, позвольте узнать?

Гам возила куском хлеба в луже патоки:

– Ниггер трактор угнал.

Фариш сказал:

– И всего-то? И поэтому тебе надо туда тащиться?

– В мое время, – невозмутимо сказала Гам, – никаких таких судов не было, никого эта чушь не заботила.

Гарриет постучалась в спальню Тэт – никто не ответил, и тогда она тихонько отворила дверь. В комнате царил полумрак, и она увидела, что Тэт спит себе, растянувшись на белом летнем покрывале – без очков, с раскрытым ртом.

– Тэт. – нерешительно позвала она.

В комнате пахло лекарствами, травяным тоником, ветивером, ментоловой мазью и пылью. Слышался убаюкивающий стрекот вентилятора, который поворачивался то направо, то налево, колыхая кружевные занавески.

Тэт спала. В комнате было прохладно, тихо. На бюро стояли фотографии в серебряных рамочках: судья Клив с прабабкой Гарриет, сняты еще в конце прошлого века – у прабабки к воротнику под самым горлом приколота камея; мать Гарриет в 1950-х, ее первый выход в свет – перчатки до локтей, пышный начес на голове; раскрашенный вручную снимок восемь на десять – портрет молодого мистера Пинка, мужа Тэт, и глянцевый снимок для газеты, сделанный куда позже – мистеру Пинку вручают награду от Торговой палаты. На массивном туалетном столике были разложены вещи Тэт: кольдкрем “Пондс”, шпильки в стеклянной баночке, подушечка для иголок, бакелитовый гребень с набором расчесок и одна-единственная помада – скромное, неприметное семейство выстроилось аккуратно, будто для группового снимка.

Гарриет вдруг почувствовала, что вот-вот расплачется. Она с размаху плюхнулась на кровать. Тэт вздрогнула всем телом, проснулась.

– Господи… Гарриет? – она заворочалась, сослепу долго не могла нашарить очки. – Что стряслось? А где твой юный друг?

– Домой ушел. Тэтти, ты меня любишь?

– Да что такое? А который уже час, милая? – щурясь, она безуспешно пыталась разглядеть время на стоявших возле кровати часах. – Ты что это, плачешь? – она пощупала лоб Гарриет, но он был влажный и прохладный. – Да что такое с тобой приключилось?

– Можно я у тебя переночую?

У Тэт сердце упало.

– Ой, моя ты дорогая. Бедная Тэтти от аллергии чуть жива. Ну скажи же, моя милая, что стряслось? Плохо себя чувствуешь?

– Я тебе не помешаю.

– Дорогая моя. Моя дорогая. Ты мне никогда не мешаешь, ни ты, ни Эллисон, но.

– Почему вы не хотите, чтоб я у вас ночевала – ни ты, ни Либби, ни Аделаида?

Тэт растерялась:

– Право же, Гарриет, – сказала она. Она включила стоявшую возле кровати лампу. – Ты же знаешь, что это не так.

– Ты ни разу мне не предлагала!

– Ну, хорошо, Гарриет. Давай-ка я возьму календарь. Мы с тобой выберем день на следующей неделе, тогда мне уже будет получше.

Она осеклась. Ребенок плакал.