Маленький друг

Дальше, за Натчез-стрит, тротуары были бугристые, растрескавшиеся и очень узкие, от силы в фут шириной. Гарриет шла мимо заколоченных домов с просевшими ступеньками, мимо дворов с проржавевшими газовыми баллонами, мимо давно не стриженных газонов. Рыжая чау-чау наскакивала на дребезжащий сетчатый забор, шерсть у нее свалялась и торчала колтунами, в сизой пасти белели зубы: ам, ам! Собака злобилась, но Гарриет было ее все равно жаль. Вид у нее был такой, будто ее в жизни ни разу не мыли, а зимой хозяева выставляли ее на улицу с одной алюминиевой плошкой замерзшей воды.

Дальше – за конторой, где выдавали продуктовые талоны, за сгоревшей бакалеей (в нее ударила молния, заново отстраивать не стали), Гарриет свернула на тропинку, которая вела к железнодорожным складам и водонапорной башне. Она еще не очень понимала, зачем она туда идет и что будет делать – лучше сейчас и не думать об этом. Гарриет старательно глядела себе под ноги, мокрый гравий был усыпан черными палками и сломанными ветками, которые нанесло сюда вчерашней бурей.

Когда-то давно из водонапорной башни качали воду для паровозов, но был ли от нее теперь какой-нибудь прок, Гарриет даже и не знала. Пару лет назад она залезала на башню – вместе с мальчишкой по имени Дик Пиллоу, чтобы посмотреть, далеко ли оттуда видно, оказалось – далеко, почти до самой федеральной трассы. От вида у нее дух захватило: на веревках полощется белье, островерхие крыши похожи на целое поле корабликов оригами, зеленые крыши и красные крыши, крыши черные и серебристые, черепичные, медные, просмоленные, жестяные – раскинулись у них под ногами, в прозрачной сонной дали. Они как будто в чужой край заглянули. Вид был игрушечный, невсамделишный, Гарриет он напомнил картинки с видами восточных стран – Китая, Японии. За крышами ползла речка, посверкивая рябыми желтыми водами, и расстояния казались такими огромными, что легко верилось – там, внизу, за горизонтом, за грязной речкой, свившейся драконьим хвостом, жужжит, пощелкивает, позвякивает миллионом колокольцев заводная, блестящая Азия.

Вид так захватил ее, что на бак она почти и не смотрела. А теперь, как ни силилась, не могла припомнить, что там наверху и как этот бак устроен – вроде бы он деревянный, а дверь врезана в крышу. Ей смутно помнилось, что там был какой-то квадрат фута в два, с петлями и ручкой, какие бывают на кухонных шкафчиках. Конечно, воображение у нее было такое живое, что Гарриет никогда точно не знала, что она запомнила, а что – додумала сама, но чем больше Гарриет размышляла о Дэнни Рэтлиффе (как настороженно он себя вел, как беспокойно озирался по сторонам), тем больше она убеждалась – он или прятал там что-то или хотел спрятаться сам. Но чаще всего она вспоминала, с каким рассеянным, расфокусированным волнением он глянул на нее и как его взгляд тотчас же вспыхнул, будто ударивший в сигнальное зеркальце луч солнца, запрыгал, будто отсылая закодированное сообщение: распознание, тревога. Неизвестно как, но он узнал, что она там, она попала в его поле сознания, и странно, конечно (у Гарриет мурашки по коже побежали, когда она это поняла), но Дэнни Рэтлифф оказался единственным человеком, кто, впервые за долгое время, по-настоящему внимательно на нее поглядел.

Залитые солнцем рельсы переливались, как темная ртуть, высовывались серебристыми артериями из стрелочных крестовин, старые телеграфные столбы обросли кудзу и диким виноградом, за ними высилась выбеленная солнцем водонапорная башня. Гарриет осторожно пошла к ней по заросшей травой площадке. Она все кружила в футах десяти от башни, вокруг ее ржавых металлических подпорок.

Наконец, нервно оглянувшись (машин нет и вдали их тоже не слышно, все тихо, только птицы кричат), она подошла к башне и оглядела лестницу. Нижняя скоба оказалась выше, чем она предполагала. Очень высокому мужчине, наверное, не пришлось бы подпрыгивать, а вот всем остальным без этого никак. Два года назад, когда они тут были с Диком, Гарриет первой залезла на лестницу, встав ему на плечи, а Дику, чтобы дотянуться до скобы, пришлось балансировать на сиденье велосипеда.

Сквозь щебенку пробивались одуванчики и пучки пожухлой травы, сверчки заходились от стрекота – они как будто знали: лету конец, им скоро умирать, и надрывались так, что утренний воздух будто рябил, дрожал как в лихорадке. Гарриет осмотрела подпорки: металлические двутавровые балки, через каждые два фута – овальные отверстия, которые кверху слегка сужались. Выше начинались дополнительные опоры – скрещенные металлические брусья. Если она сумеет вскарабкаться по передней балке до нижней опоры (лезть надо было высоко, но прикидывать расстояния на глаз Гарриет никогда не умела), то, может, и получится проползти по ней до лестницы.

Она храбро полезла наверх. Порез на левой руке зажил, но она все равно побаливала, поэтому Гарриет пришлось перенести упор на правую. Отверстия были небольшими, но ей удавалось, хоть и с трудом, просунуть в них пальцы или поставить ногу.