Маленький лорд Фонтлерой

— Если бы кто-нибудь сказал мне, что я могу полюбить ребенка, — произнес он своим резким, но на этот раз тихим и нетвердым голосом, — я бы этому не поверил. Я всегда питал отвращение к детям, и к собственным больше, чем к чужим. Этого ребенка я люблю, и он меня любит (с горькою улыбкой). — Я не пользуюсь расположением людей; я никогда им не пользовался. Но он меня любит. Он никогда не боялся меня — всегда верил в меня. Он бы занимал мое место лучше, нежели занимал его я. Я это знаю. Он был честью для нашего имени.

Он наклонился и с минуту простоял, глядя на счастливое спящее лицо ребенка. Его мохнатые брови были по-прежнему яростно сдвинуты вместе, но в нем самом ярости, видимо, уже не было. Он протянул руку, сдвинул со лба ребенка золотистые волосы, затем отошел и позвонил в колокольчик.

Когда явился самый крупный лакей, он указал ему на софу.

— Возьми, — произнес он, и затем голос его несколько изменился, — отнеси лорда Фонтлероя в его комнату.

XI

Когда юный друг м-ра Хоббса покинул его с тем, чтобы уехать в Доринкурский замок и сделаться лордом Фонтлероем, и когда лавочник сообразил, что целый океан отделяет его от маленького товарища, проведшего столько приятных часов в его обществе — он начал сильно скучать. Дело в том, что м-р Хоббс далеко не отличался общительностью и веселым нравом; он был несколько вял и тяжел на подъем и никогда не заводил обширного знакомства. Он не обладал достаточной живостью характера, чтобы уметь развлечь себя, так что все его удовольствия ограничивались чтением газет и подведением своих счетов. Не легко доставалось ему это последнее занятие и требовало иногда очень много времени. В былые дни маленький лорд Фонтлерой, научившийся порядочно считать с помощью пальцев, доски и грифеля, нередко прилагал все усилия в старании помочь ему. К тому же Кедрик был таким внимательным слушателем, так живо интересовался тем, что говорилось в газетах, и с м-ром Хоббсом у них происходили такие длинные разговоры насчет войны за освобождение, насчет выборов и республиканской партии, что ничего удивительного не было в том, что в овощной лавочке чувствовалась какая-то пустота. В первое время м-ру Хоббсу казалось, что Кедрик в сущности совсем не далеко и скоро приедет обратно, что в один прекрасный день он отнимет глаза от газеты и увидит стоящего в дверях мальчика в белом костюме и красных чулках, в запрокинутой на затылок соломенной шляпе и весело приветствующего его словами:

— Здравствуйте, м-р Хоббс! Вот жаркий-то день нынче!

Но так как дни проходили за днями, а мечты м-ра Хоббса не сбывались, то ему стало очень тяжело и грустно. Даже газеты не доставляли ему прежнего удовольствия. Прочтет газету, положит ее на колени и уставится неподвижным взором на высокий стул. На длинных ножках этого стула остались некоторые знаки, наводившие на м-ра Хоббса тоскливое уныние. То были знаки, оставленные пятками будущего графа Доринкура, имевшего обыкновение во время разговора усиленно болтать ногами. Видно, даже юные графы обивают ножки того, на чем сидят; благородная кровь и древний род этому, должно быть, не препятствуют. Насмотревшись на эти знаки, м-р Хоббс обыкновенно вынимал свои золотые часы, открывал их и созерцал надпись: «От стариннейшего друга, лорда Фонтлероя, м-ру Хоббсу. Когда увидишь сей стишок, то вспомни обо мне, дружок». Наглядевшись, он громко захлопывал часы, со вздохом поднимался, становился в дверях, между ящиком с картофелем и бочкою с яблоками, и смотрел на улицу. Вечером, заперев лавку, он закуривал трубку и медленно шел по мостовой, пока не доходил до дома, где жил Кедрик. На доме стояла надпись: «Сей дом отдается внаймы». М-р Хоббс обыкновенно останавливался здесь, смотрел на эту вывеску, качал головою, напряженно раскуривая трубку, и через несколько времени с печальным видом уходил обратно.

Так прошли две или три недели, пока у него не явилась новая мысль. Будучи тяжел и неповоротлив, он не скоро додумывался до чего-нибудь нового. Обыкновенно он не долюбливал новых мыслей, предпочитая им старые. Однако, спустя две или три недели, в течение которых, вместо того, чтобы улучшаться, дела все шли хуже и хуже, в нем начал медленно и осторожно возникать новый план. Он вознамерился пойти к Дику. Много трубок он выкурил, прежде чем пришел к этому заключению, но в конце концов все-таки пришел к нему. Нужно было повидать Дика. Насчет Дика ему было все известно от Кедрика, а идея его была та, что Дик, обсудив дело сообща, может быть, несколько утешит его. И вот, в один прекрасный день, когда Дик был сильно занят чисткой сапог одного посетителя, дюжий человек, с хмурым лицом и лысой головой, остановился на мостовой и несколько минут рассматривал вывеску, на которой было изображено:

«Профессор Дик Типтон Непобедимый».

Он смотрел на вывеску так долго, что Дик заинтересовался им и, сделав заключительный взмах по сапогам своего посетителя, сказал незнакомцу:

— Угодно положить лоск, сэр?

Дюжий мужчина сделал осторожно несколько шагов вперед и поставил ногу на скамейку.