Я осмотрелся у него в приемной, стены которой были сплошь уставлены забитыми до отказа книжными стеллажами. Эбинизер – читатель эклектичный. Кинг, Хайнлайн и Клэнси соседствуют у него на полках с Хокингом и Ницше. Многочисленные редакции великих религиозных книг бесцеремонно смешаны с творениями Юлия Цезаря и Д. Г. Лоуренса. Сотни книг написаны от руки и переплетены вручную, в том числе иллюстрированные гримуары; ради возможности заполучить некоторые из них любой даже самый почтенный музей с готовностью решился бы на кражу. Книги стояли на полках вертикально, лежали горизонтально, и хотя большая часть корешков оставалась на виду, я не сомневался, что требуется фантастическое терпение, чтобы найти нужную, – если, конечно, не помнить, куда поставил ее в прошлый раз.
Порядок сохранялся только на одной полке.
На ней выстроился ряд простых, переплетенных в кожу тетрадей, примерно одного образца, хотя кожа использовалась разная, да и выцвела в разной степени: сильнее у тех, что стояли слева, слабее – у правых. Пара самых левых тетрадей, казалось, вот-вот рассыплется в прах. Самая правая тетрадь производила впечатление совсем новой и лежала, раскрытая и заложенная авторучкой, на полке.
Я заглянул на последнюю заполненную страницу. На ней ровным, уверенным почерком Эбинизера было написано:
За спиной послышался голос Эбинизера, и я поднял голову.
– Хосс, – произнес он. – Как твоя голова?
– Полна вопросов, – ответил я, закрыл тетрадь и протянул ему ручку.
Мой старый наставник улыбнулся одними глазами, принимая у меня ручку: он хотел, чтобы я прочитал написанное им.
– Мой дневник, – кивнул он. – Точнее, три последних мои. Предыдущие остались от моего мастера.
– Мастера?
– В этом слове нет ничего плохого, Хосс. Оно означает учителя, наставника, защитника, профессионала, эксперта – хотя и негативный смысл тоже имеется. Просто по природе своей люди помнят плохое и забывают хорошее – думаю, так. – Он похлопал по корешкам трех тетрадей, предшествующих его собственным. – Записи моего мастера. – Он похлопал по четырем следующим. – Записи его мастера… и так далее, вплоть до этих. – Он очень осторожно прикоснулся к первым двум тетрадкам. – Их и читать-то уже почти невозможно, даже если в языке разобраться.
– Кто заполнял эти две?
– Мерлин, – просто ответил Эбинизер. Он протянул руку и поставил на место свой дневник. – Придет день, Хосс, и мне, пожалуй, придется просить тебя позаботиться о них.
Я перевел взгляд со старика на тетради. Дневники, полные мыслей чародеев-наставников за тысячу с лишним лет? Господи Боже и святые угодники…
Вот это будет настоящее чтение.
– Возможно, – продолжал Эбинизер, – у тебя самого как-нибудь появится мысль-другая, которые тебе захочется записать.
– Вы, сэр, всегда оптимист.
Он коротко улыбнулся:
– Ладно. Что привело тебя сюда перед началом процесса?
Я протянул ему конверт, который дал мне Винс. Маккой нахмурился и начал перебирать фотографии. Он хмурился все сильнее, пока не добрался до самого последнего снимка.
Тут он затаил дыхание, и я не сомневался: он понял, что все это означает. Эбинизеровы мозги вообще не позволяют себе зарастать зеленым – равно и какого-то другого цвета – мхом.
– Звезды и камни, Хосс, – выдохнул Эбинизер. – На этот раз ты все продумал заранее, да?
– Даже сломанные часы иногда показывают правильное время, – скромно потупился я.
Он положил снимки обратно в конверт и вернул его мне.
– Хорошо. Как ты хочешь все это разыграть?