Малюта Скуратов. Вельможный кат

— Не слушай их, пресветлый государь! Сперва пусть выдадут золото, — посоветовал Курбский. — Не дай себя обмануть.

— Добро, — согласился Иоанн. — Пусть сперва выдадут золото.

Когда иудеев увели, он велел Малюте:

— Отправь с ними Грязного. И чтобы больше не смущали народ и в Москву не лезли, казни усекновением главы.

— Тут способ есть чисто ливонский, — со знанием дела подсказал Курбский. — В ямы их водяные рыцари сажают, наполненные пиявками. Никто сей пытки не выдерживает долго.

Малюта поморщился — некогда возиться, скоро выступать. Он быстро пошел вслед за иудеями. Когда пахнет золотом, никому нельзя доверять, и, быть может, прежде остальных Ваське Грязному.

Иоанн собирался из Полоцка заехать в Старицу к двоюродному брату, чтобы там еще раз отпраздновать победу. Пусть Жигмонт нечестивый посуетится, создавая очередную коалицию против Москвы. Крымчаки его надули, и поделом! Так или иначе Полоцк теперь в Иоанновых руках, путь в сердце России перекрыт, Смоленск защищен, а там поглядим, что предпринять дальше. Есть сегодня чему радоваться и за что кубки поднимать на пирах. Иоанн решил назначить Курбского наместником в Ливонии, определив резиденцию в Дерпте. Хоть раз в день он будет проезжать мимо монастырской тюрьмы, где закончил жизненный путь его доброхот и собеседник Алешка Адашев.

— Я саму память об этом изменнике проклинаю, — часто говорил Иоанн.

— Сколько они, пресветлый государь, тебе зла причинили, — подливал, как всегда, масла в огонь Малюта. — Вроде и государя в Москве при них не существовало. Все от Сильвестрова имени совершалось. А как удалил преступников — народ честной возрадовался. Теперь на Руси веселие. Никто в унынии не пребывает. Люди, пресветлый государь, тебя любят, одному тебе хвалу поют. Что худого в том, если ты их лишний раз вином и хлебом попотчуешь? Дозволь на Пожаре скоморохам песни петь и гудошникам играть. Если не веселить народ, то и жить ему не хочется.

В речах Малюты содержалась доля правды. Басманов его поддерживал:

— Не один ты, пресветлый государь, так действовал. Вспомни римских кесарей, славных своих предков.

Иоанн знал цену басмановским словам, но все равно с удовлетворением вслушивался в величественную музыку боярской лести. Многие вельможи у трона тем и держались, что послов чужестранных с утра до вечера убеждали:

— Август-кесарь, владевший всей вселенною, брата своего, Пруса, поставил на берегах Вислы-реки по реку, называемую Неман, и до сей поры по имени его зовется Прусская земля, а от Пруса четырнадцатое колено до великого государя Рюрика.

Иоанн и без передовой отечественной генеалогической мысли давно утвердился в том, что он от Августа-кесаря род свой ведет, а ехидное выражение лиц протопопа Сильвестра, собаки и изменника Алешки Адашева да усмешки кривые князей Курбского и Старицкого воспринимал как злобное желание его принизить и тем вровень с ним стать. Ежели от римских кесарей род тянется, то и Старицкий вроде здесь не лишний. Князь Владимир хоть и молча, но противился подобной генеалогии, неведомо кем прослеженной, за что, вероятно, и заслужил репутацию человека недалекого, которую с удовольствием восприняли потомки, присоединясь в том к Малюте, который погодя — лет через пять-шесть — говорил:

— Жаль мне тебя, князь, недалеко смотришь.

Смотрел бы Старицкий подалее, до Августа-кесаря, например, — иначе бы судьба сложилась.

Холоп князя Владимира конюх Емельян, малый смышленый и изворотливый, взятый однажды Малютой в застенок, не сразу, правда, выдавший хозяина, но все-таки не выдержавший боли, простонал, когда Малюта надавил на бревно, заправленное между ног висящего на дыбе:

— Матушка Ефросиния дня не живет без змеиного слова: «Какой там кесарь Август? Да чей он сын сам-то? Литовки самозваной! Вторая жена при жизни первой — какая жена! Старец великий, муж достославный и опытный Вассиан не давал согласия на развод с Соломониею, за что и страдал безвинно. Курбский Семен — дед Андрея — с Максимом Греком эту самую Глинскую Елену не признавали. А князь Владимир — сын мой — две славные ветви в себе соединил. Я ведь Хованская!» Так ругается чуть ли не каждый вечер! А князь Владимир Андреевич слушает да улыбается. И при князе Курбском такие речи произносила! Ей-богу! И еще добавляет: «А моего ненаглядного супруга князя Андрея в темнице умертвили, век мой женский укоротили».

Емельян хотел было продолжить и поведать, как Ефросиния про государеву мать и ее полюбовника боярина Овчину распространяется, но Малюта это слушать не пожелал. Конюха с дыбы спустил, дал отдышаться, а после снова вздернул и дополнительно выяснил фамилии тех, кто по поручению Ефросинии деньги народу раздавал, чтоб кричали — еще десять лет назад, когда государь чуть не умер, — в пользу Старицких, а он, Малюта, из толпы стрельцов, то есть из тьмы народа, наружу проступал, и был он тогда только из тьмы проступающий, неясный и смутный своим ликом.