Малые Боги. Истории о нежити

– Зачем же ты его копаешь? Пусть бы лежал, где лежит. Не нами положено, не нам и выкапывать.

– И обратно – дура! Я рога обломаю и в городе продам. Знаешь сколько за них выручить можно? Тебе такие деньжищи и не снились. А остальное пусть валяется. Буду со дна крошку выбирать – в дело пущу. Видишь, тут кости и шкура ошметками остались. В торфе это дело не гниет, с самого потопа нетленно, а мясо да требуха заторфянели, следа нет, – Кондрат с силой ударил заступом по виднеющемуся боку, покрытому свалявшейся шерстью. Кожа мгновенно расселась, открыв черное нутро. – Вона, чистый торф, только кости да копыта целы, потому и пластать несподручно.

– Что ж ты его заступом по живому? Не по-людски это.

– Ну, ты сказанула! Где ж ты тут живое нашла? Торф и есть торф.

– Все равно – нехорошо. Гляди, как бы Хозяйку не погневить.

– Это Волосыню, что ли? – Кондрат хрипло рассмеялся. – Беги, жалуйся. Я тут тридцать лет копаю, а никого не видал.

Ввязываться в спор Авдотья не стала, молча нагрузила брошенную тачку просушенными пластами торфа, натужась, выкатила ее из раскопа. Наверху она увидала Нюшу, которая притащилась за ней следом.

– Ты что здесь делаешь?

– Мам, а кто такая Волосыня?

– Не твоего ума дело. Хозяйка это торфяная.

– Где ж она тут живет?

– В торфе и живет. Если туда дальше пройти, сначала кочкарник будет, а потом топь болотная. Там ейный дом и есть. Прежде Волосыня русалкой была, по весне на сухое выходила волосы чесать, а потом омут зарос, и она заторфянела, как тот елень.

– А дядя Кондрат ее не выкопает?

Авдотья не ответила, впряглась в тачку и покатила в гору.

– Собой какая Волосыня? – настаивала девчонка, поспешая за матерью.

Авдотья остановилась передохнуть и одышливо ответила:

– С виду как девушка, но вся из торфа слеплена, остались только волосы густющие – до середины спины. Когда русалкой была, расчесывала старательно, вот они до сих пор не путаются. Потому и зовут ее Волосыня.

– Зато у Кондрата – колтун, – мстительно сказала Нюшка, не любившая материного сожителя.

– Это точно. Кондрат на болоте живет, кикимора ему волосы запутала, а Волосыня расчесывать не стала, не нравится ей Кондрат.

Докатив тележку, Авдотья взялась за сечку и принялась рубить размокшие дернины.

– Телегу пустую Кондрату скати, – велела она дочери.

– Меня там Волосыня не схватит? – с чего-то забоялась Нюша.

– Не… У тебя коса расчесана волосок к волоску. Волосыне хорошие косы нравятся, она не тронет.

Торфа в тот день было добыто не так много, и рога допотопного еленя Кондрат вытащить не сумел, потому как второй рог на сажень уходил вглубь земли. Домой Кондрат вернулся позже и злее обычного. Попенял Авдотье за все, даже что щи не скоромные.

– Мясов откуда взять? – отругивалась Авдотья. – Еленя твоего в горшок класть прикажешь?

Нюшка при первой возможности забралась на печь и затихарилась там.

Но даже когда стемнело и наступило время, примиряющее мужчин и женщин, Кондрат не успокоился. Отвалившись от покорной Авдотьи, он недовольно проворчал:

– Тьфу! Лежишь, как квашня. Баба называется! Завтра буду с Нюшкой спать!

– Чиво?! – Авдотья подскочила на лавке. – Только попробуй малую тронуть, убью охальника до смерти, и Господь меня простит.

– Ах ты дрянь! – Чугунный кулак раскровенил Авдотье лицо. – Да я тебе всю харю набок сверну!

Авдотья в чем была выскочила на улицу, забилась под навес, где были сложены готовые брукеты. Кровь из расквашенного носа капала на торф, не оставляя следа: красное на черном в полутьме летней ночи. Страшно было оставаться тут, где мог найти Кондрат, еще страшней – убегать, оставив в доме беззащитную Нюшу. Авдотья вслушивалась, боясь почуять шум и крик ребенка. Тогда хошь не хошь придется возвращаться в дом, отбивать дочь от взбесившегося сожителя.

Вместо ожидаемого шума раздался тяжелый, но мягкий топ, словно огромнейший конь, битюг, прошагивал копытами по траве.

Белые ночи еще не сошли на нет, видно было довольно хорошо. Сначала словно кусок темноты нарисовался на фоне неба, лишь потом разгляделось, что к дому неторопливо приближается небывалая всадница. Совершенно голая, черная, как из смолы отлитая, девушка сидела верхом на гигантском олене. Густые, гладко расчесанные волосы ниспадали на спину. На боку оленя – а верней, знакомого уже еленя – зияла рана, нанесенная Кондратом, но зверь продолжал шагать, словно и не получал удара заступом. Из дыры сыпался мелкий торф.

Волосыня, а это, несомненно, была она, легко соскочила на землю, подошла к кади, зачерпнула ладонью густую торфяную жижу и принялась мазать еленю пораненный бок. Елень терпеливо ждал, лишь иногда переступая ногами.

Окончив лечение, пришелица подошла к дому и ударила мягким кулаком в дверь. Изба содрогнулась, но громкого стука не получилось. Зато когда подошедший елень ткнул копытом, грохоту было на всю округу.

– Я те покажу, как шуметь! – послышался рев Кондрата. – Я тя отучу своевольничать!