Малые Боги. Истории о нежити

– Ну, что скажешь?

– Пусти… – голосок пленницы звучал жалобно, куда-то девались звонкие нотки, оставались только страх и растерянность.

– Почему я должен тебя отпускать?

– Я же не сделала тебе ничего плохого. Мы с подругами танцевали на этой поляне. Разве за это наказывают?

– За танцы не наказывают. Но вы не только танцуете. Вы убиваете детей.

– Неправда! Мы действительно приходим к самым маленьким детям, но не делаем им ничего плохого. Мы играем с ними, поем им песни и рассказываем цветные сказки…

– А потом дети умирают.

– Но это не мы!.. Они умирают сами. Кроме того, умирают не все. Некоторые остаются жить, и это лучшие – самые здоровые, умные, красивые детишки.

– У меня была дочь. Сейчас ей могло бы исполниться шесть лет. И попробуй сказать, что она была недостойна жизни, – я стану убивать тебя медленно, вгоняя ампулы в руки, ноги, живот…

– Нет! Не надо!

– А как ты думаешь, почему нам выдают не одну, а двенадцать ампул? Говорят, на всякий случай, вдруг что-то разобьется. Это в патронташе-то… Так что говори, но думай, о чем говоришь.

– Но мы действительно не делаем плохого.

– Если бы вы еще не приходили к детям, я бы тебе поверил.

– Но мы не можем не приходить. Малыши такие славные, они так улыбаются нам. Играть с детьми – счастье, от которого не отказаться. Если бы тебе, угрожая пистолетом, приказали не дышать, ты, возможно, дал бы такое обещание, ведь вы умеете лгать. Может быть, ты даже честно задержал бы дыхание на минуту или две, но потом бы вдохнул с особой силой. Так и мы. Мы обязаны приходить к детям и радовать их.

– И убивать.

– Те, что умирают, просто не могут жить в полной мере. Но даже они умирают счастливыми.

– Ненавижу фарисейский слоган о счастливом теленке.

– Но мы не пожираем детей, а вы телят едите.

– Лучше бы вы были людоедками, тогда вас было бы проще изничтожить.

– Такие существа тоже были, но вы истребили их давно.

– А теперь истребим вас.

– Зачем? Вы без нас пропадете. Люди станут скучными, разучатся радоваться. Счастье и смерть всегда ходят рядом, неужто вы этого не понимаете?

– Да, умница, мы это понимаем. Перед нами, всем человечеством, давно стоит выбор: гуманизм или здоровье народа. Когда-то в семьях рожали по десять детей и не считали трагедией, если половина умирала – неважно, от скарлатины или ваших игр. И ты верно сказала: выживали самые лучшие. Но теперь иное дело. Большинство заводит одного заморыша и гордится им, как дурак красной шапкой. Общество и родители спасают это несчастное существо, которое по вашим первобытным законам должно умереть. Мы научились сохранять жизнь детям с пороком сердца, с юношеским диабетом, черт знает еще с чем, и болезни эти передаются по наследству нашим внукам. Представь: чуть не половина нынешних детей не может пить парного молока. У них нет нужного фермента.

– Я это знаю, – тихо сказала фея. – Мне вас жалко.

– И поэтому вы убиваете неудачников…

– Мы никого не убиваем, даже когда убивают нас.

– Конечно, вы таким нетривиальным образом улучшаете человеческую породу…

– Вы тоже изменяете тех, кто живет рядом с вами, и не интересуетесь знать, нужны ли эти улучшения тем, кого вы потом съедите.

– Ты опять права, но, если куры или поросята, чью породу мы улучшаем, восстанут против нашей заботы, они будут в своем праве.

«Какую чушь я несу… – всплыла несвоевременная мысль. – Передо мной овеществленная сказка, прекрасная и жестокая, как все настоящие сказки, а я вместо того, чтобы сразу ее уничтожить или, плюнув на все, отпустить, занимаюсь никчемушными социальными выкладками…»

Затем Марн сказал:

– Я тут произнес много умных слов, казалось бы, в твою пользу, но все они обращаются в пыль, когда видишь лицо ребенка с синюшными от сердечной недостаточности губами. Дети должны жить, все без исключения, и мне плевать на здоровье нации. О нем можно замечательно потрындеть за вечерним чаем, но не более того. А те, кто присвоил себе право убивать чужих детей, сами должны умереть, как бы прекрасно они ни пели и какие бы чудесные цели ни преследовали.

– Но ты ешь бутерброды с икрой, красной и черной, не тревожась тем, что это чьи-то дети.

– Могу обещать, что в жизни больше не съем ни единого бутерброда с икрой.

– Как обидно, вы губите сами себя, мы стараемся вам помочь – и тоже сами себя губим. Ведь схватить фею может только тот, кто во младенчестве слушал наши сказки. Остальные нас попросту не увидят. Ты тоже наш воспитанник, жаль, что ты этого не помнишь, иначе ты не пошел бы нас убивать.

– Помню. Не все, конечно, но помню музыку и ощущение непредставимого счастья, от которого перехватывает дыхание и замирает сердце. Отблеск этого счастья озарил меня, когда я следил сейчас за вашим танцем. Поэтому я позволил тебе говорить. Но это ничего не меняет. Люди спасутся сами, без вашей помощи, а если нам суждено вымереть, то, значит, такова наша судьба. Но и здесь мы обойдемся без помощников со стороны.

Марн раскрыл патронташ и тщательно, словно от этого что-то зависело, принялся выбирать смертельную ампулу.

Девичья фигурка забилась в ловушке.

– Не надо! Не стреляй! Ну, пожалуйста!

Торф