– К тому же я знала, что мы вам не помешаем. Джонни может выйти в сад, если там нужно что-нибудь сделать.
– Если ему больше нравится остаться с нами, нам очень приятно, – сказала мистрис Дейл. – А если он находит нас скучными…
Джонни Имс пробормотал, что ему очень хорошо и в гостиной, и вслед за тем занял ближайшее кресло. Он пожал Лили руку, стараясь произнести коротенькую речь, нарочно приготовленную им на этот случай. «Я должен поздравить вас, Лили, и от всего сердца выразить надежду, что вы будете счастливы». Слова были довольно просты и вместе с тем выразительны, но бедному молодому человеку не довелось их высказать. Как только слово «поздравляю» достигло слуха Лили, она все поняла – и чистосердечие преднамеренной речи, и причину, почему ничего этого не следовало произносить.
– Благодарю вас, Джон, – сказала она, – я надеюсь чаще видеться с вами в Лондоне. Там так приятно иметь вблизи себя старого гествикского друга.
Лили говорила своим голосом и лучше Джонни умела сдерживать биение своего сердца, но и ей при этом случае трудно было вполне владеть своими чувствами. Молодой человек полюбил ее чистосердечно и истинно, продолжал любить ее, выражая свою искреннюю любовь глубокой грустью и сожалением о том, что лишился ее. Скажите, где найдется девушка, которая не будет сочувствовать такой любви и такой грусти, если то и это будут так явно проявляться потому, что не могут скрыть себя, если станут так определенно высказываться против воли того, кто испытывает эти чувства?
Вскоре после Имсов явилась старушка мистрис Харп, коттедж которой находился в несколько шагах от Малого дома. Она всегда называла мистрис Дейл «моя милая», любила ее дочерей, как собственных. Когда ей объявили о предстоящем замужестве Лили, она с удивлением всплеснула руками, она все еще считала Лили за ребенка, и в одном из уголков ее комода все еще хранились остатки сахарных конфет, купленных для Лили.
– Он лондонец? Хорошо, хорошо. Лучше было бы ему жить в провинции. Восемьсот фунтов в год, моя милая? – говорила она, обращаясь к мистрис Дейл. – Это звучит здесь очень приятно, потому что мы все такие бедные. Но я полагаю, что восемьсот фунтов в год не очень много для того, чтобы жить в Лондоне?
– Я думаю, и сквайр придет, не правда ли? – спросила мистрис Харп, располагаясь на софе подле мистрис Дейл.
– Да, он будет здесь скоро, если, впрочем, не передумает. Ведь вы знаете, он со мной не церемонится.
– Передумает! Знавали ли вы, чтобы Кристофер Дейл когда-нибудь менял намерение?
– Конечно, мистрис Харп, он верен своему слову.
– Да так верен, что если обещал дать кому-нибудь пенни, то непременно даст, а если обещал отнять фунт стерлингов, то отнимет, хотя бы это заняло у него несколько лет. Вы знаете, он намерен выгнать меня из моего коттеджа.
– Не может быть, мистрис Харп!
– Да, моя милая, Джолиф приходил объявить мне (Джолиф, надо сказать, был управляющий сквайра), что если мне не нравится коттедж в нынешнем его виде, то я могу оставить его, и что сквайр за переделки потребует плату за наем вдвойне. А я только и просила покрасить немного на кухне, где дерево сделалось так черно, как его шляпа.
– Я думаю, он понял, что вы хотели окрасить изнутри.
– Как же я могу сделать это, моя милая, при ста сорока фунтах в год на все про все? Ведь я должна жить! А он имеет мастеровых при себе каждый день круглый год! И не совестно ли присылать мне такое предложение, мне, которая прожила в здешнем приходе пятьдесят лет? А вот и он.
И мистрис Харп при входе сквайра величественно поднялась со своего места.
Вместе со сквайром вошли мистер и мистрис Бойс из дома приходского священника с юношей Диком Бойсом и двумя девочками Бойсами четырнадцати– и пятнадцатилетнего возраста. Мистрис Дейл, с обычным при таких случаях видом радушия и упрека, спросила, почему не пришли Джейн и Чарльз, Флоренс и Бесси. (Бойс имел огромную семью.) Мистрис Бойс отвечала на это, что они и без того уже нахлынули на Малый дом, как лавина.
– А где же… молодые люди? – спросила Лили, принимая вид притворного удивления.
– Они будут часа через два или три, – сказал сквайр. – Оба они одеты были к обеду, как мне казалось, очень щегольски, но для такого торжественного случая посчитали необходимым одеться еще наряднее. Как поживаете, мистрис Харп? Надеюсь, в добром здравии? Ревматизма нет, э?
Эти вопросы сквайр произносил очень громко, почти в самое ухо мистрис Харп. Мистрис Харп, правда, была немного крепка на ухо, но очень немного, и терпеть не могла, чтобы ее считали глухою. Не любила она также, чтобы ее считали страждущею ревматизмом. Сквайр это знал, и потому приветствие его было далеко не любезно.
– Вам бы не следовало, мистер Дейл, доводить меня до лихорадки. Теперь, слава богу, здорова, благодарю вас. Весной было колотье: в этом коттедже ужасно как сквозит! «Удивляюсь, как ты можешь жить в нем», – говорила сестра моя, когда приезжала навестить меня. Я и думаю, что лучше отправиться к ней в Хамершам, только знаете, проживши пятьдесят лет в одном приходе, не всякому хочется переселиться на другое место.