Потом заговорили об охоте. Крост снова стал рассказывать свою старую историю, как ходил на медведя с одним ножом. Его уже никто не слушал — наслушались в свое время, — и он злился, дергал за одежду собеседников, пытаясь привлечь их внимание, потом вскочил и стал показывать в лицах, как боролся с медведем, как бил его ножом, как катались они по земле. Задрав рубаху, предъявил исполосованную шрамами спину. Пренебрежительно отмахнувшись, толстый Миатас оголил бесформенное, изуродованное сизыми рубцами пузо. Объявил, гордый произведенным эффектом:
— Секач пропорол. Кишки наружу вывалились. Мне их назад впихнули, а дыру на брюхе заштопали, словно прореху на мешке. — Он рассмеялся.
Зашел разговор о повадках кабанов. Крост, распалившись, говорил, что на кабанов охотился с простой заостренной жердью — бил их в самое сердце, сверху в горб, когда они неслись на него. Ему не верили — чтобы пропороть прочную шкуру и слой жира, нужна отточенная сталь, жердью ничего не сделаешь. Крост снова напомнил, что ходил на медведя с одним ножом, и на него замахали руками.
Пасть камина дышала жаром. Над углями томилось на вертелах мясо. Капли жира падали в огонь, трещали, сгорая, и сизый чад плыл через всю комнату к распахнутым в ночь окнам. Сновали в дыму молчаливые проворные слуги, будто танцевали сложный групповой танец. Всюду — на столах, на стенах, на полу горели свечи и светильники. Гремели голоса, звенела посуда.
Притихший лес издалека заглядывал в освещенные окна.
На рассвете, когда уставшие гости стали расходиться по приготовленным комнатам, пьяный Теолот широким взмахом руки подозвал Сита.
— Пока подождем, — сказал он управляющему, безудержно икая.
— Что, господин? — Силт придержал хозяина за локоть.
— Ведьма… Пока ее сюда не надо… Я приказал, да?.. Отменяю!..
— Хорошо, господин.
— У меня гости, — громким шепотом поделился Теолот. — Это мои друзья, и мы будем охотиться.
— Я все понял, господин.
— Ты ничего не можешь понять! — вскинулся Теолот. — Мои друзья это… Это… Это мои друзья… Понимаешь?
— Да.
— Вот так-то! — Теолот назидательно устремил в потолок указательный палец. — А с ведьмой мы разберемся как-нибудь потом.
— Хорошо, господин.
— Может быть, я сам к ней отправлюсь, — Теолот невидяще смотрел куда-то в сторону. — Ты ведь знаешь дорогу?
— Я здесь родился, господин.
— В этой глуши? Ты родился? — Теолот попытался сфокусировать взгляд на лице управляющего. — Здесь?
— Да, господин. Моя семья много десятилетий служила вашему деду и вашему отцу. Теперь я служу вам.
— Понимаю… — Теолот важно кивнул. — Все понимаю… Вот за это я тебя и уважаю… А со старой каргой я еще поговорю! С детства ее ненавижу!..
Захмелевший Крост, подобрав со стола нож, показывал слугам, как он боролся с медведем. Выходило, что зверя он свалил на землю подножкой, а потом запинал до смерти.
— Пошли спать, друг! — крикнул Теолот, пытаясь поймать отбрыкивающегося Кроста. — А потом мы отправимся душить медведей голыми руками!
— Голыми руками! — подтвердил Крост, сгреб Теолота в охапку и сдавил так, что у того хрустнули ребра. — Голыми руками! — объявил он слугам и, задевая стены плечами, удалился в свою комнату, словно добычу неся под мышкой придушенного хозяина и друга.
Глава 21
Зло зудели голодные комары.
— В этих местах я провел едва ли не половину детства, — сказал Буйвол, подняв лицо вверх, к синим прогалинам неба. Малыш звонко хлопнул себя по шее:
— Как только тебя здесь не сожрали…
Вот уже второй день друзья продирались сквозь лес. Далеко позади осталась Великая Река, через которую их перевез старик-лодочник, скрипучий, как уключины его лодки. Перевез и высадил на пологом подтопленном берегу, где из мшистой почвы выпирали похожие на змей корни чахлых берез. Впрочем, и настоящих змей здесь хватало — из-под самых ног порой выскальзывали черные гадюки и серые ужи, так похожие на ожившие корни деревьев.
Потом земля стала суше, упругий мох сменила высокая, по пояс, трава, и змей уже не было видно. Кругом колонны стволов возносили кроны к солнцу. Деревья, не сумевшие пробиться на свет, разрастались вширь, пытались оттеснить неуступчивые кусты. Словно гнилые зубы торчали трухлявые, источенные муравьями пни. Вились по стволам сухие косы хмеля.
— Мы жили довольно далеко отсюда, на границе леса, — рассказывал Буйвол. — Но отец постоянно брал меня с собой на вырубки. Жили мы в шалашах, было нас человек пятнадцать. Всегда брали в лес женщин — жен, сестер, — чтобы было кому за порядком следить, есть готовить и уют создавать. Я, мальчишка, обычно им помогал. Но такая работа мне не нравилась. Как только представлялась возможность, я убегал к отцу, и тогда он позволял мне взяться за топор. Объяснял, что к чему, показывал, как правильно рубить, чтобы ствол лег в нужном направлении. Обычно мне доставалось самое интересное — я обрубал сучья у поваленного дерева. Участок вырубали долго, иной раз целый месяц. Когда мы заканчивали, приходили другие люди, с тяглом — с быками, лошадьми. Они тащили лес к реке, вязали там плоты…