Малыш от мажора

Тогда он подцепляет мои волосы и наматывает их на кулак.

— Ай, — визжу я и снова пытаюсь вырваться.

Но в его руках я словно антилопа, которую загнал в капкан и вот-вот разорвет разъяренный хищник.

— Никита, что ты делаешь! Между прочим, я кормящая мать!

Это мой единственный аргумент. Но если это его не остановит, я не знаю, как тогда быть. Что он собирается делать? Что бы он ни задумал, я не хочу. А ярость в его глазах тем временем перетекает в животное желание, и у меня разом сводит все внутренности.

Но уже в следующее мгновение, к моему ужасу, тело откликается на его невысказанный призыв. Но я не хочу, не хочу так. Не при дочке и не так. Но его руки уже на моем теле.

Жесткие и требовательные.

Моя голова все также запрокинута, а его зубы впиваются в шею и больно прикусывают кожу.

Я зажмуриваюсь и все еще сопротивляюсь несмотря на рои мурашек, что сбегают вниз и зажигают огонь страсти во мне даже в таких ужасных обстоятельствах. Несмотря на то, что меня безумно заводит его напор. Когда он такой жесткий я хочу его не меньше, чем когда он нежен. Если не сказать, что больше.

Каким-то внутренним чутьем я понимаю, что только так он сможет выпустить пар, хоть немного примириться, не утонуть в отчаянии от осознания ситуации, но я все равно пытаюсь отпихнуть его от себя, все равно пытаюсь. Я буду бороться до последнего и не дамся ему просто так. Не тогда, когда он так груб и бесцеремонен, пусть не рассчитывает.

Спасение приходит неожиданно. Маша вдруг начинает хныкать, и Никита сразу ослабляет хватку.

— Только это тебя и спасает, — хрипло произносит он совсем рядом с моим лицом, а потом отпускает. Сначала меня саму, а потом и мои волосы.

Я тут же отпрыгиваю в сторону и поскорее спешу к Маше. Наклоняюсь и подхватываю ее на руки. Прижимаю к себе, пытаясь успокоить.

Идиот. Придурок неуравновешенный, хочется заорать мне. Но я сдерживаю себя из-за присутствия дочки. И потому, что понимаю, как ему плохо сейчас. Мне самой не лучше.

— Ты напугал ее, — говорю я вместо всех тех слов, что готовы сорваться сейчас с моего языка.

— Ты сделала все, чтобы я усомнился в своем отцовстве. Не представляешь, через какой ад мне пришлось пройти, когда я увидел вас с ней и решил, что она от другого мужчины. Когда в принципе понял, что у тебя есть ребенок. Когда думал, что она может быть не от меня. Соня, черт!

Он все еще полон гнева, но пытается сдерживать его, старается загасить огонь в глазах.

— Ты сам виноват, ты…

Я вижу, что он снова на грани. А вдруг он опять уедет куда-нибудь? И я в очередной раз буду рыдать и молиться, чтобы с ним ничего не случилось.

От этой мысли мне становится совсем плохо. Я тут же притормаживаю и вздыхаю.

— Никита, послушай.

Он все еще в огне. Я чувствую это каждой частичкой кожи. Я так хорошо считываю его эмоции.

— Никита, мне жаль, что все так получилось. Что все это произошло с нами.

Он делает глубокий вдох, а потом его грудная клетка медленно опускается.

— Я виновата, Ник, я не отрицаю. Когда соврала тебе, что у меня был другой. Я уже говорила, почему я сделала это. Мне было очень больно. Так больно из-за твоей измены и мне хотелось сделать также больно тебе. А потом…потом я…я звонила тебе. Один раз, правда, но я сделала это, переступила через себя. Когда она только родилась. Попросила медсестру принести мне телефон и набрала тебе. Я звонила, но трубку взяла какая-то девушка и сказала, что ты не можешь подойти.

Никита слушает, а я распаляюсь все больше и больше. Рассказываю ему о своих чувствах. О том, как больно мне было тогда. Какое одиночество я испытала в тот момент, когда не смогла поделиться с ним радостной новостью.

— Я не стала перезванивать тебе. Решила, что если захочешь меня слышать, то ты сам перезвонишь мне, ведь ты увидишь пропущенный. Если захочешь…

На минуту я зажмуриваюсь и вновь переношусь в палату со стерильно белыми стенами и спецефическим запахом родильного блока. В свой самый яркий день, омраченный лишь чувством невыразимой тоски, когда ожидала услышать его, а вместо этого услышала деловитый женский голос.

Чувствую, как волна отчаяния накрывает с той же силой, что и тогда.

Распахиваю глаза и снова смотрю на Никиту.

— Ты не перезвонил, и я поняла, что это не нужно тебе. Я не нужна. А та девушка, возможно, твоя новая невеста или даже жена. А значит, Маша моя дочка, только моя. Ведь если бы я все еще была важна для тебя, ты бы перезвонил. Но ты не перезвонил. Так что не стоит обвинять меня во всех грехах.

Он молчит, и я молчу тоже, только во все глаза смотрю на него. Между нами сейчас проскальзывает вечность и закручивает в мощном водовороте невысказанных обид и невыносимой боли, через которую мы проходили по-отдельности все эти месяцы. А сейчас проходим вдвоем, вместе.

— Покорми ее, — первым нарушает тишину Никита, а я вдруг понимаю, что Машуня, сидя у меня на руках, активно наращивает децибелы своего плача. Еще немного и ее уже ничем не остановишь. Она отчаянно цепляется за мою кофту и жмется к груди. А ее личико даже успело покраснеть от напряжения.