Мама!!!

Саша засмеялась:

– А ты умеешь?

– Кукиш-то? Постараюсь.

Они, хохоча, вышли на улицу. Там уже было темно. Саша сразу углубилась во двор. Бабушка сначала не хотела ее отпускать, думала, они вместе пойдут голосовать, но потом увидела Таньку и выпустила Сашину руку:

– Только здесь чтобы гуляли! На этом месте! Я вернусь, чтобы домой со мной пошла. Ясно?

Саша кивнула и побежала к Таньке. Та махала ей рукой со скамейки в ивовой аллее. Она тоже была в шубе, отчего рука ее почти не поднималась. Еще десять минут, чуть больше бы стемнело – Саша бы вообще не увидела, что ей машут. Но сейчас видно. Она быстро шла к Таньке, отмечая на ходу, что во дворе, который оставался справа, гуляли и другие дети. Это хорошо, не одни. Саша взялась считать шаги. Наверное, где-то десять она уже сделала – интересно, сколько еще. Начав вести счет, она сразу стала шагать медленнее. Пять, десять. Как раз на десятом шаге она вдруг поняла, что Танька как-то иначе смотрится. Что-то не то. Еще пять шагов – у нее на голове странное, белое. Другие пять – вроде шапка. И последние пять шагов – белая пушистая шапка. Саша подошла вплотную к Таньке – да, на ней была такая же точно кроличья шапка. С точно такой же резинкой через голову. Саша молча разглядывала Таньку и чувствовала, как ее лицо подтягивается в строгую и даже злую маску. Танька в ответ смотрела диковато. У нее были большие голубые глаза, русые волосы выбились из-под шапки, Танька, не снимая варежки, нервно убирала их с лица и продолжала смотреть на Сашу, не мигая, своими не просто распахнутыми, а какими-то вывернутыми наружу глазами. Они отошли друг от друга. Даже отскочили. Стали как два магнита, когда их прикладываешь обратными сторонами. Саша теперь была шагах в пяти от Таньки и чувствовала, что ненавидит ее. Понятно, мамы купили им одинаковые шапки. Или купили шкурки и сшили. Мама с тетей Олей работают вместе. Ничего удивительного, что они вместе заказали дочкам шапки. Но Саша всё равно ненавидела Таньку. Она ее никогда не любила, Танька была чуть младше, сейчас ходила в третий. Что-то было в ней такое, неприятное. Она была не хулиганистая, а… Бабушка говорила, что Танька вырастет шалавой или бродяжкой. И мама у нее есть, и папа, хоть и не родной, а вот посмотришь на Таньку – и сразу понятно, что она не очень хорошая. Много врала родителям, один раз у них пропали дома деньги, и тетя Оля подумала на Сашу: Танька приврала, будто Саша оставалась у них в комнате одна. Ругались тогда страшно. А на следующий день Саша увидела, как Танька ведет компанию таких же третьеклассниц, к которым прибились Гуля из их пансионата и сиплая Саша, – все ели мороженое. Танька сказала, что нашла в луже много тысяч. Глупая какая! Они после этого долго друг с другом не разговаривали, но с Танькой мало кто играл во дворе – она вскоре пришла мириться. Саша с ней общалась, когда уж совсем не с кем было. Как сейчас.

Поздно и страшно идти к Вторушиным. Уж лучше бы она читала, конечно, дома. А то стоит теперь перед глазами эта Танька. Злая, кулаки сжала. На ней такая же шапка. Саше захотелось вцепиться в эту шапку. Разорвать ее, истоптать клочки в снегу, чтобы Танька никогда больше в белой шапке не появлялась. У Саши и так нет ничего своего: в их комнате всё время сидит бабушка с Серёжей, шуба у нее Наташина, даже книжки только из библиотеки, которые надо аккуратно читать и вовремя возвращать. Весной она наденет Наташину куртку и Наташины сапоги, которые та всё же не успела стоптать. Только и было у Саши своей, собственной радости, что это шапка. Она ведь думала, что только ей одной такую шапку сшили и она одна будет в белой, пушистой, невесомой пуховой перине. Саша знает, что скоро эта шапка вытрется, особенно под резинкой и у воротника. Уже на будущий год шапка станет, как говорит мама, незнатка, то есть потрепанная. Но хоть немного бы насладиться собственной шапкой. Саша, пока не встретила Таньку в аллее, даже и не догадывалась, как любила своего белого кролика на резинке. Теперь вот оказалось, что дороже и не было у нее ничего. Нет уж, она не даст Таньке ходить в такой же шапке.