Мама кукол

Нина отрицательно помотала головой и честно призналась:

– Я не приболела, просто не выспалась. Сегодня лягу пораньше и завтра буду как огурчик.

– Ловлю на слове, – улыбнулся дядя Яша, и они вместе с Альфом пошли вниз по ступенькам, в трещинах которых росла трава.

Нина поглядела им вслед, сердце кольнуло чувство вины: кулема, понапрасну заставила волноваться столько людей! Она вздохнула и пообещала себе, что завтра будет источать жизнелюбие и бодрость, как бы паршиво ни было на душе.

По пути прихватив фотографии, она поднялась в свою комнату. Бросила на стол снимки и газеты и принялась просматривать одно за другим письма. Одно из них оказалось весьма увесистым, внутри отчетливо прощупывалось нечто большое, круглой формы. Нина с интересом уставилась на конверт, волосы на голове привычно зашевелились от чувства, будто кто-то запустил в них ледяную пятерню.

«Нине Измайловой» – вот и все, что было написано на конверте. Нина принялась нервно кусать ноготь большого пальца. Как быть? Открыть? Ставшая в последнее время непривычно суеверной, Нина воскресила в памяти сцену с Кристиной, державшей Лилькино письмо высоко над головой.

– Да сколько можно?!

Она раздраженно разорвала конверт по шву. Оттуда, блеснув рельефными крыльями, вывалилась серебряная сова. Нина едва успела ее подхватить.

– Никитка, – зло прошептала она и вынула из конверта сложенную вдвое записку.

Не знаю, с чего положено начинать, поэтому начну с главного. Ты, как я понял, уже знаешь о том, что случилось с Элиным кулоном, и теперь меня ненавидишь. Я тебя понимаю. Я и сам себя ненавижу. Правда ненавижу. Не могу смотреть на себя в зеркало, настолько сильно презираю отражение в нем. Ты, должно быть, считаешь меня тупым приколистом, который портит жизнь окружающим и даже не осознает тяжесть своих поступков. Уверяю тебя, это не так. Эля была моим другом, очень близким человеком. Мы с ней ходили на сольфеджио с первого класса. Она меня восхищала. Талантом, упорством, умением оставаться собой вопреки желанию окружающих.

Когда наши полуслепые одноклассники прятали очки в рюкзаках в страхе перед обидными кличками, Эля пришла на урок в самых больших очках, которые я когда-либо видел. Зашла в класс так уверенно, что даже самые отъявленные забияки не посмели вякнуть. Она была самым храбрым человеком из всех, что я когда-либо знал, и эта ее уверенность в себе как магнитом притягивала окружающих. Эля дружила с людьми самыми разными. От ботанов, которых, как прокаженных, чурались в школе, до неисправимых двоечников, которых чурались не меньше.

Я никому не рассказывал, но после уроков я часто ходил за ней от музыкальной школы до остановки. Дорога вела через парк, и иногда Эля сворачивала с тротуара, садилась на траву, расчехляла скрипку и начинала играть. Парк в такие моменты замирал. Торопившиеся куда-то люди останавливались, ворковавшие на лавочках парочки замолкали. А вокруг Эли собирались птицы. Подлетали близко-близко и рассаживались кругом. Много птиц, десятки. И они молчали. Не курлыкали, не кричали, не пытались подпевать. Просто сидели и слушали. Да, звучит как сказка, но это правда. Эля была необыкновенной, неземной.