Мама мыла раму

Та, что не знала другого отечества,
кроме чужого, его
внутрь, как мужчину, впустив,
молодечество
ставя превыше всего.

Та, что Россию любила за удаль,

та, что до смерти пила
воду с лица. Что дала она, сударь,
русским? Да просто — дала!

Та, что по-женски к Москве ревновала,

ибо равно велики,
та, что, как пахарь, на зорьке вставала,
не покладая руки.

Та, у которой рука не разжалась

эту державу держа,
та, что рожала, когда ей рожалось,
словно Везувий дыша.

Та, разгадавшая русского сфинкса:

всё и всегда на авось,
баба — не Петр, но средь нашего свинства
лично толкавшая воз.

Мне — далеко: и не то что парчова

та
или весит за сто:
я не могла бы казнить Пугачева,
хоть оно было за что.

«Господи, вот он, покой…»

Господи, вот он, покой, —
мысли густые, кисельные…
Вот он, выходит, какой:
дом, занавески кисейные.

Разве бывает полней?

Речка, ребенок, смородина…
Прочь от калитки моей,
родина!..

«Я люблю тебя так, словно я умерла…»

Н. С.

Я люблю тебя так, словно я умерла,
то есть будто смотрю на тебя с того света,
где нам каждая жилочка будет мила,
где любовь так полна, что не надо ответа.

Мне не нужно уже от тебя ничего…

Все земные сужденья о счастии лживы,
ибо счастье — оно не от мира сего.
И тем более странно, что мы еще живы…

Гори, гори, моя звезда