Манаус

И за все это нужно было благодарить и боготворить вечно одного единственного человека: амбициозного англичанина по имени Генри Викхам, кто, думая лишь о собственном благополучии, рискнул вывезти из Бразилии семьдесят тысяч семян каучукового дерева. И сделал он это не во имя освобождения рабов, не для того, чтобы защитить женщин и индейцев, он сделал это для себя и, тем не менее, Аркимедес думал, что имеет смысл поставить ему где-нибудь памятник.

Может быть даже здесь, в центре соборной площади, куда он вышел. Памятник человеку, разрушившему этот город, эту империю и этот мир, должен стоять именно здесь, в центре этого города, той империи и того мира.

Потому что все, что было им уничтожено, было проклято с самого начала.

Он прошел мимо мастерской портного, где когда-то отдал целое состояние за костюм, чтобы сходить вечером в оперу. Дверь была нараспашку, внутри пусто – ни мебели, ни каких-нибудь предметов, со стен все сорвано, а под ногам кучи человеческих экскрементов, где когда-то был расстелен дорогой ковер.

А где теперь те, кто отправлял свои рубашки в Лондон, чтобы там их накрахмалили и отгладили? А что стало с тем клоуном, намеревавшимся переспать со знаменитой актрисой за три тысячи фунтов? Аркимедес с удовольствие представил себе, как тот тип бродит по улицам в лохмотьях и просит милостыню, как это делает теперь весь Манаус, умоляя, чтобы хоть кто-нибудь приехал к нему, в этот обветшавший город, чтобы он совсем не опустел.

Он подошел к Оперному театру. Точно также все брошено. Он вошел внутрь через заднюю дверь – артистический вход, поднялся по ступеням и вышел на сцену. Везде пыль и паутина, тусклый свет серого, дождливого дня едва проникал через грязные окна.

Он посмотрел на ложу, где когда-то сидел Сьерра. А вот там восседал сам губернатор, его ложа была украшена золотом. А вон в той, маленькой, сидели они: «Клаудинья», Мехиас и Сантос.

Как все изменилось! А ощущение такое, что время остановилось, и что сейчас зажгут свет и зрители заполнят зал.

Можно, конечно, сжечь этот театр к чертовой матери, и никто не прибежит тушить пожар, но делать это ему не хотелось. Пусть остается таким, как есть, пусть напоминает тот мир, поднявшийся на коллективном помешательстве от каучука, что было хуже любой войны.

Войны! Там во Франции, в окопах близ Вердена, его товарищи с удивлением смотрели на молчаливого бразильца, сохранявшего спокойствие, даже тогда, когда казалось, что все уже кончено. Разве могло быть по-другому для человека познавшего Курикуриари, Сан Антонио и Хакипаранья? Разве после этого могло существовать что-то страшнее на этом свете?

Что значил Верден для ребенка из Канудос? Все те же трупы, трупы и еще раз трупы. Одно и то же.

Он долго еще смотрел на ряды пустых кресел, вспомнил Сьерру, потом взял чемодан и вышел на улицу.

Скоро пойдет дождь. Небо становилось все черней и черней, облака, томимые дождем, опускались все ниже и ниже, а порывы ветра с реки делались все злее и злее. Нужно было подыскать место для ночлега, но он не знал ни одного приличного отеля в этом городе, по крайней мере, что хотя бы был открыт и работал. Тогда он пошел в «Касабланку» – одно из тех немногочисленных мест в этом мире, где был счастлив – и совсем не удивился, найдя все брошенным. В саду уже хозяйничала сельва, и лианы проникли сквозь щели в полу внутрь, закрыв собой часть салона. Там уже ничего не осталось белого цвета, все сделалось каким-то серым, и повсюду лежали грязь и мусор.

Хотел было подняться по лестнице на второй этаж, но передумал. Лучше уж сохранить воспоминания о комнате, когда девушка наполняла ее весельем и проказами.

«Клаудинья»! Сколько она ждала его?

«Клаудинья»… Воспоминания о ней он бережно хранил все это время, но были и другие воспоминания, более сильные, более яркие – о Клаудии.

Все это теперь осталось где-то далеко, далеко!

Сзади послышался шум, он обернулся и успел заметить змею, поспешившую укрыться под досками пола.

Все, конец…

Он вышел на улицу, не зная в какую строну направить свои шаги. Упали первые тяжелые капли, и он поспешил в порт.

В порту он нашел таверну «Ирмао Паулиста», внутри никого не было, за исключением маленького владельца и какой-то толстой женщины, имевшей вид дешевой проститутки.

Попросил приготовить ему что-нибудь поесть. Хозяин таверны не очень-то и обрадовался своему единственному посетителю, да и предложить смог лишь курицу, картофель и жареные платаны. Ну, еще пару яиц… по такому случаю.

Хозяин ушел на кухню, а Аркимедес остался один на один с бутылкой пива. Толстуха сразу же пересела к нему за стол. В руке она держала стакан и красноречивым жестом подвинула его к Аркимедесу. Во всем ее поведении не было ни намека на кокетство, ни каких провокационных жестов, без лишних церемоний она попросила:

– Нальешь немного?

«Северянин» отлил ей пива. Та с жадностью выпила все до последней капли, помолчала немного, потом спросила:

– Ты не местный… Никогда не видела тебя здесь… Откуда едешь?

– Из Европы.

– С войны?

Аркимедес кивнул молча. Женщина, похоже, заинтересовалась.

– И когда она закончится?