Мандарины

— Это я прошу меня извинить: я был в плохом настроении.

— Только не извиняйся! — На лице ее отражалось трепетное смирение. — В ночь генеральной репетиции и в последующие дни я многое поняла. Нельзя проводить сравнений между тобой и другими людьми, между тобой и мной. Хотеть, чтобы ты был таким, каким я тебя вообразила, а не таким, каков ты есть, это означало предпочесть себя тебе; то было самомнение. Но с этим покончено. Есть только ты: я — ничто. Я согласна быть ничем и принимаю от тебя все.

— Послушай, успокойся, — смущенно сказал Анри. — Говорю тебе: мы все обсудим завтра.

— Ты не веришь в мою искренность? — спросила Поль. — Это моя вина; меня одолевала гордыня. Видишь ли, отречение дается нелегко. Но теперь, клянусь тебе, я больше ничего не требую для себя. Есть только ты, и ты можешь требовать от меня всего.

«Боже мой! — подумал Анри. — Только бы она ушла до того, как придет Ленуар!» А вслух сказал:

— Я верю тебе, но все, о чем я прошу тебя сейчас, это потерпеть до завтра и дать мне поработать.

— Ты смеешься надо мной! — резким тоном сказала Поль. Лицо ее смягчилось: — Повторяю, я полностью принадлежу тебе. Что я могу сделать, чтобы убедить тебя? Хочешь, я отрежу себе ухо?

— А что мне с ним делать? — попытался отшутиться Анри.

— Это будет знак. — Слезы выступили на глазах Поль: — Мне невыносимо, что ты сомневаешься в моей любви.

Дверь приоткрылась:

— Месье Ленуар. Пригласить его?

— Пускай подождет пять минут. — Анри улыбнулся Поль: — Я не сомневаюсь в твоей любви. Но видишь, у меня назначены встречи, тебе придется уйти.

— Неужели ты предпочтешь мне Ленуара! — возмутилась Поль. — Кто он тебе? А я тебя люблю. — Теперь она плакала горючими слезами. — Если я выходила в свет, если я пыталась писать, то это из любви к тебе.

— Я прекрасно знаю.

— Тебе, быть может, сказали, что я стала тщеславной, что придаю теперь значение только своей работе: человек, который сказал тебе это, преступник. Завтра я на твоих глазах брошу в огонь все свои рукописи.

— Это было бы глупо.

— Я сделаю это, — заявила она и громко добавила: — Я сделаю это немедленно, как только вернусь домой.

— Нет, прошу тебя; это лишено всякого смысла. Поль снова поникла:

— Ты хочешь сказать, будто ничто не в силах убедить тебя в моей любви?

— Но я и так в этом уверен, — ответил он. — Я глубоко в это верю.

— Ах! Я надоела тебе, — со слезами сказала она. — Что делать! Но ведь надо же рассеять эти недоразумения!

— Никакого недоразумения нет.

— Ну вот, я опять продолжаю, — с отчаянием сказала Поль, — продолжаю надоедать тебе, и ты не захочешь больше меня видеть!

«Нет, — в порыве возмущения подумал он, — больше не захочу». А вслух сказал:

— Совсем напротив.

— В конце концов ты возненавидишь меня, и будешь прав. Подумать только, я устраиваю тебе сцену, я — тебе!

— Ты не устраиваешь сцену.

— Ты же видишь, что устраиваю, — сказала она, разражаясь рыданиями.

— Успокойся, Поль, — сладчайшим голосом сказал Анри. Ему хотелось ударить ее, но он принялся гладить ей волосы. — Успокойся.

Еще несколько минут он продолжал гладить ее волосы, и вот наконец она решилась поднять голову.

— Ладно, я ухожу, — заявила Поль. И с тревогой взглянула на него: — Ты придешь завтра обедать, обещаешь?

— Клянусь.

«Совсем больше не встречаться с ней — это единственное решение, — сказал он себе, когда она закрыла за собой дверь. — Но как заставить ее брать деньги, если я перестану с ней видеться? Щепетильная женщина принимает помощь от мужчины, лишь навязывая ему свое присутствие, — это непременное условие. Я что-нибудь придумаю. Но видеть ее больше не хочу», — решил Анри.

— Извините, что заставил вас ждать, — сказал он Ленуару.

— Не имеет значения, — отмахнулся Ленуар. Он кашлянул и заранее весь покраснел; наверняка он приготовил каждое слово своей обличительной речи, однако присутствие Анри сбивало его. — Вы догадываетесь о причине моего визита.

— Да, вы солидарны с Дюбреем, и мое поведение возмущает вас. Я привел свои доводы: сожалею, что не убедил вас.

— Вы говорите, что не хотели скрывать правду от своих читателей. Но о какой правде идет речь? — спросил Ленуар; он вспомнил одно из ключевых слов своей речи, и все последующее нанижется легко; двусмысленная правда, частичная правда — Анри знал эту песню; он очнулся, когда Ленуар отошел от общих мест. — Полицейское принуждение играет в СССР ту же роль, что экономическое давление в капиталистических странах; если оно и выполняет ее более систематически, то я вижу в этом лишь преимущества; режим, при котором рабочему не грозит увольнение, а руководителю — разорение, просто вынужден изобретать какие-то новые формы санкций.

— Необязательно такие, — возразил Анри, — не станете же вы сравнивать условия жизни безработного с условиями тех, кто работает в лагерях.