Манекен за столом. Роман-антиутопия. Часть 1 (СИ)

- Сегодня они к вам наверняка завалят.

- Сто лет они мне нужны... - проворчал я.

- Значит, ты сегодня не будешь сидеть дома?

- А что?

- Идём в "Породу". Сегодня будет весело.

- Там и так весело. Куда веселей.

"Порода" был самым удалённым баром в городе. Это был настоящий притон у самых трущоб.

И всё бы ничего, если бы упавший без не поделивших места пассажиров и экипажа самолет не облюбовали как место сведения счётов.

Месяца два назад кто-то, пользуясь нешуточным игрушечным оружием, выстрелил в обидчика и создал прецедент: теперь, как по ущербному сценарию, без пальбы не обходится ни один вечер. Причём страдают всегда, как правило, посторонние.

Поставили двух полисменов, но не прошло и дня, как кому-то опять стало невтерпёж, и этот кто-то был не одинок, так как бой разразился бескомпромиссный, дрались две группы: трое против пятерых, и вот они ввосьмером умудрились перебить всех окружающих и уложили-таки обоих полисменов. В баре устраиваются настоящие дуэли, и обстановка всегда назревает, как в вестернах, и от табуна вышибал нет никакого толка.

Народный бар на время прикрыли. А на днях вновь открыли. Лагуна вчера был там. Говорит, что всё чинно, чисто и блестит. Посетителей мало. И те переодетые шпики.

- Ты думаешь, можно будет сходить туда? - спросил я, послушав Лагуну. - И девчонок взять?

- Конечно, можно! - сказал Лагуна. - Там теперь, как в ресторане. - Он величественно воздел руку. - Посидим, поговорим...

- Можно, конечно, - согласился я. - А что с удавом делать будем?

- Сдался тебе этот удав! - сказал Лагуна. - Что ты, змей не видел?

- Таких - нет... - вздохнул я.

- Если хочешь, пойдём завтра, - сказал Лагуна великодушно. - С утра.

- Ты думаешь, мы проснёмся утром? - с сомнением сказал я.

- Тогда послезавтра.

- Договорились.

Джунгли кончились. Здесь был песок, сплошной песок, пляж был бесконечно длинный, скрывающийся в сизой дымке, и широкий, и песок был белый-белый и очень мелкий, как костяная мука, и стали попадаться здоровенные валуны в разных положениях, и стоя тоже; тёмные, обожженные солнцем, они были, как каменные идолы без лиц, оставленные какими-нибудь инопланетянами, и между ними торчали редкие сухие колючки, которые легко могли проколоть ногу.

За одним из валунов была спрятана лодка - длинная, узкая, с острым килем.

Мы ухватились за нос и потащили её к воде. Неукреплённые вёсла волочились по бокам, как перебитые крылья. Мы, пыхтя, дотащили лодку до воды.

Песок скрипел и шипел, и оставался гладкий, плавно углубляющийся след от днища, и киль резал его надвое, и лодку, наконец, качнуло на волне раз-другой, Лагуна, уже сидящий в ней, суетливо закрутил вёслами, цепляя ими поверхность и пуская по ней брызги, а я, торопливо перебирая босыми ступнями по песку, перестал толкать, ухватился за борт, перебросил одну ногу, потом другую, покачиваясь, перешагнул через яростно гребущего Лагуну и уселся у руля.

За кормой оставался вспененный след.

За той невидимой линией, соединяющий края небольшой бухты, лодку стало качать, как утку, с боку на бок, заметно сильнее: здесь по океану шла крупная зыбь.

Мы с Лагуной, с трудом удерживаясь на ногах, поменялись.

- Что-то я Корку давно не видел, - сказал Лагуна, комфортно развалясь в лодке. - Часом, не заболел?

- Я его тоже не видел, - сказал я. - С чего это я должен его видеть?

- Соседи, как-никак.

- Уехал, наверно, куда-нибудь, - сказал я.

Чуткий Лагуна недолюбливал Корку, упитанного сынка преуспевающего адвоката. Коттеджи Корки и моей матери находились рядом, и Лагуна постоянно топорно иронизировал над этим, наигранно удивляясь, как это мы не стали лучшими друзьями.

- Смотри, как сверкает шпиль, - сказал Лагуна.

- Где? - сказал я. Я усердно грёб. Затылок Лагуны мешал смотреть.

- Между двумя пальмами.

- Ну и что? - сказал я, глядя вперёд.

- Может, он золотой? - предположил Лагуна.

- Кто?

- Шпиль.

- Может быть. Давай я посмотрю.

Мы вновь обменялись местами, и я увидел, что шпиль действительно сверкает, и сверкает между двумя пальмами.

Берег оставался позади. Чем дальше лодка удалялась от него в открытый океан, тем живописней и величественней он выглядел. Бухта, откуда мы отчалили, стала совсем маленькой. Там было коричневое с зелёным - на скалах, вечно мокрых у подножья, уходящих в воду, отлично рос буйный, сильно расползшийся кустарник.

По всему берегу, сколько хватало глаз, протянулась белая, ослепительная, сверкающая полоса пляжа, пустынного даже здесь, совсем близко от города. Утром и вечером появлялись одиночные и групповые седоки в раскладных стульчиках - неженки-аристократы, принимающие здесь, непременно по часам, солнечные ванны.

Их чистая, белая кожа легко, стыдливо краснела под потоком утреннего ультрафиолета, и на весь день никого из них не хватало.

Правда, в этом их вины не было - мало кто мог выдержать дневную жару: всё живое, кроме ящериц и черепах, укрывалось повсюду, где была спасительная тень.