Манекен за столом. Роман-антиутопия

— Что он им показал! — возразил Бум огорчённо. — Он их повыкидывал, как котят, вот и всё. Это не интересно.

— В общем, ты прав, — вынужден был я согласиться, подумав. — Получается очень просто. Бум, ты не забывай заезжать.

— Да что ты, — сказал он. — Конечно.

Дар с нами не было. Она куда-то ушла. Вместо неё к нам подошли Корка и Топ.

— А где Фат? — спросил я.

— Фат опять влюбился, — сказал Корка со смешком. — Он каждый раз влюбляется.

— Фат — это тот безумный толстячок? — спросила Топ.

Я посмотрел на неё. Волосы у неё были, как пушистое облако.

— Фат — наш мастер, — подтвердил Корка.

— Почему — мастер? — спросила Топ.

— Фанатик собирает робота. Сам, — сказал Корка. Он все знал. — Робот будет, как живой.

— Вот как? — сказала Топ насмешливо.

Она смотрелась в нашей пьяной компании. Она была в тонкой маечке, облегавшей красивую грудь.

— Сейчас таких роботов делают, — сказал Бум. — Я сам видел.

— Что ты видел? — спросил я.

— Снимает человек шляпу и говорит: «Здравствуйте», — сказал Бум и обвёл нас круглыми диковатыми глазами. — А это робот.

— Здравствуйте, — сказал я, и все засмеялись.

— А знаете, — сказала Топ, — нам говорили, когда человек хмелеет, у него ослабевают социальные связи, и остаются одни инстинкты. Значит, человек действует механически.

— Я всё-таки робот, — сказал я с удовлетворением. — Спасибо, Топ.

— Я же не про тебя, — сказала она.

— Обрываются, значит, социальные связи, — сказал Бум.

— Ослабевают, — поправила его Топ.

— Всё равно, — сказал Бум. — А чем объяснить тот факт, что людям свойственны общие застолья? Нет уж. Изобилие роднит людей.

Топ промолчала. Она была чудесной девочкой, хорошо воспитанной и здравомыслящей.

— Роднить-то роднит, — сказал я, — да только не успеешь побрататься, как все вокруг уже не говорят, а хрюкают.

— Не будем спорить, — отмахнулся Бум.

— Я и не спорю, — сказал я. — Я хрюкаю.

— Брось.

— Всё, — сказал я.

Мы продолжали инициативно брататься, чтобы отличить суетливую человеческую сущность от гордого животного братства, и я себя не сдерживал, будто угодил в каменный век.

Кому нужны все эти нарядная многогранность, вселенский кругозор, артистическая всеохватность!

Ведь никому абсолютно ничего не угрожает. Никакой угрозы нет, ни внешней, ни внутренней. Чем больше я пытаюсь всем угодить, тем меньше это им подходит.

Мир не тронь, а ему о нас позаботиться — всегда пожалуйста. И больше никакой опасности. Никто не думает кардинально менять жизнь, максимум, чего хотят искатели приключений — это всего лишь все приукрасить.

Комната плыла куда-то и никак не могла уплыть. Бума рядом уже не было, куда он делся, я не знал. Не неандерталец Лагуна, не пролетарий Бум, а я, светлая голова, надрался самым наглым образом.

Помню, что поднялся наверх, походил там со своей опухшей рожей, цепляя всех подряд. Главное, я помнил зачем-то, что невозможно никого подвергнуть реальной опасности. Я опрокинул пару столиков, но всё было улажено, иначе как бы я смог беспрепятственно колобродить дальше?

А я поднялся на террасу, свесился через перила и чуть не вывалился, и жалел об этом, думая, как бы эффектно завращалось всё в глазах.

В глазах и так вращалось, но хуже было то, что я совсем отупел и говорить уже не мог.

Потом меня кто-то усадил рядом с собой, наверно, кто-то из наших, и я слышал сквозь туман бубнящие голоса и, привалившись к стене, забылся.

Сколько это длилось, не знаю, но стал я приходить в себя от прохлады вокруг, и ещё оттого, что сзади меня кто-то трогал.

Я разодрал глаза щёлочкой и, туго соображая, обнаружил, что лежу на нескольких стульях, свесив одну руку до полу и щекой прилипнув к обшивке стула.

Я оторвал голову от стула, это удалось с трудом, и с ещё большим трудом провернул её, так, что шея скрипнула.

Надо мной кто-то стоял, вплотную к спинкам стульев. Вначале я видел только расплывчатое светлое пятно, а потом, вглядевшись, увидел, что это Топ. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами и деликатно касалась моего плеча. Она убрала руку, затем вновь тронула моё плечо и тихо покачала его. В её глазах был спокойный, живой интерес и лёгкая грусть. Я резко дёрнулся, пытаясь встать, испугав девушку, и скатился, как куль, на пол.

Топ быстро обошла стулья и заботливо помогла мне подняться. Тихо постанывая и мыча, я сел на стул, а Топ стояла напротив меня. Добрая душа, она пришла, чтобы разбудить меня.

Мы были одни на пустой террасе, и я понял, почему так прохладно — дул пронзительный ветер с океана и мотал упавшие салфетки, прибивая их к ножкам стульев.

Было очень темно, и только рядом на стене горели жёлтые матовые фонари.

Я потряс головой.

— Ты себя плохо чувствуешь? — участливо спросила Топ.

— Да… нет, — проговорил я сухим ртом. В горле тоже было сухо. Я нашёл руку девушки и сжал.

— Спасибо тебе, — сказал я.

— Ну что ты, — сказала Топ. — Я просто вспомнила, что ты здесь… остался, и что холодно становится.

Я закивал. В голове всё ещё клубился туман. Топ стояла в одной маечке на свистящем ветру.

— Ты простудишься, — сказал я.

— Нет, — сказала она. — Наоборот, даже приятно.