Манга и философия

Синтоистское понимание «добра» (йоши) и «зла» (аши) не совпадает со стандартным этическим или дуалистическим пониманием добра и зла. В синтоизме «йоши» относится к приятной и здоровой жизни. «Аши» обычно понимается более широко и расплывчато и относится ко всему, что загрязняет или причиняет вред такой приятной наполненной жизни. Более современный термин для обозначения зла (аку) имеет значение, близкое к европейскому пониманию зла, но может также относиться к несчастью, бедствию и даже меньшему (дзен — омоним, не относящийся к буддизму, используется как современное обозначение добра).

Поступки наподобие разрыва с группой (известное, постоянное, наиболее типичное японское табу), причинение беспокойства природе и ками (например, неоказание должного поклонения предкам или воровство из храма) будут признаны плохими. Часто бывает, что неэтичные поступки в Японии начинаются и особенно продолжаются из страха нарушить гармонию группы. Хорошо задокументировано, что болезни, возникающие из-за загрязнений окружающей среды, такие как Минамата, приведшее к сотням, если не тысячам необязательных жертв, были вызваны сопротивлением граждан выступить против загрязняющей компании, которая являлась одной из главных гpyпп города. В таких случаях «хорошее», понимаемое как сохранение гармонии в группе, перевешивает хорошее, понимаемое как спасение жизней, которого требует совесть.

Говоря другими словами, негативные последствия, к которым приводит волнение в группе, остракизм, например, перевешивают позитивные последствия, такие как уменьшение количества болезней, вызванных загрязнением окружающей среды. Может показаться, что идеальная гармония — это возможность преобладания традиционных ценностей над индивидуальными. Это типично для синтоизма и других шаманистических религий, которые являются по сути релятивистскими. Эта моральная путаница, которая встречается под внешним видом сохранения гармонии, может встретиться в любой философии, которая пытается найти объективные различия между добром и злом. Синтоизм зародился на уровне семьи и деревни, предполагающем, что все люди (по крайней мере, в группе) действовали во благо группы и вследствие этого были хорошими. Однако очевидно, что члены группы в те дни не имели другого выбора, как только действовать в интересах группы и, следовательно, быть хорошими. Остракизм обозначал смерть.

В японском обществе этот тип — «хорошо или ничего» — монистического мышления определённо задал направление более стандартному дуалистическому пониманию добра и зла в течение лет, но не во всех направлениях. Например, идея о том, что все мёртвые уходят в одно и то же место, противоположная как мысли о том, что хорошие попадают в рай, так и тому, что плохие попадают в ад, так сильна, что в опросе, проведенном среди ста японских католиков, в ответе на вопрос «Как вы думаете, где находятся ваши предки?» только три человека ответили «тенгоку» (небеса). Напротив, шестьдесят один японский католик ответил «они рядом», а шестнадцать — «мы не знаем».[16]

Лайт казнит преступников, чтобы создать более гармоничное общество, и в таком узком понимании он может быть морально оправдан предписаниями синто. (Вероятно, именно наличие синто в Японии на протяжении большей части истории сделало допустимым использование смертной казни.)

Если Лайт останавливает преступников, его действия могут быть нравственными, даже если не являются законными, то есть могут быть принятыми согласно синтоизму. Однако скоро Лайт показывает, что готов наказывать многих людей и даже нескольких школьных обидчиков. Ещё до конца первой главы он убивает парня на мотоцикле, единственная вина которого включается в том, что он придурок. В восьмой главе Лайт начинает убивать невинных людей, которые просто попались ему на пути. Он размышлял, но, кажется, пришёл к выводу, что можно убивать всех людей, которые не полностью подходят обществу. Позже, хотя уровень преступности снизился, люди живут скорее в страхе, чем в гармонии. Понятно без объяснений, что действия Лайта — это аши.

Сцена, показывающая надежду…

Огромная толпа взбирается в темноте по тропинке, они карабкаются, освещённые вечным сиянием луны и эфемерным светом свечей. Среди унылых лиц выделяется полное надежды лицо молодой женщины. Но кто она?