Мангыстауский фронт

Сары принимал гостей в самой просторной, средней комнате, которую назвал «зало». Познакомил с моложавой тихой женой, невесткой, которая работала в школе учительницей, дочкой Таной и двумя внучатами. На столе, несмотря на трудное время, были свежие лепешки, масло, сахар и даже казы[27]. Только принялись за бесбармак — пришел сын Сары, Бегис. Трудармейцы, наслышавшись в шахте, что «начальник дело знает, но крут», и помня тяжелую руку Сары, которая, как знать, может, передалась сыну-начальнику, — притихли. Но внешне Бегис на Сары похож не был: невысокий, худой, голос тихий, движения робкие. Он больше слушал, чем говорил. Но вопросы задавал толковые: каждого расспросил про здоровье, пишут ли из дома, не нужно ли чем помочь… Старики остались довольны, хотя Бегис побыл за дастарханом недолго: извинился, что снова надо идти на работу, и, простясь, ушел. Старики остались за чаем одни. Сары, наклонившись к Бестибаю, но так, чтобы слышали все, как бы между делом сказал:

— Завтра спускаюсь в забой!

Бестибай с любопытством посмотрел на него:

— Что там потерял? Мы-то издалека ехали…

— Говори прямо: чего мне не хватает? Сын — начальник. Дом есть, токал под боком, дочь…

Сары снова сел на своего конька.

— Не кипятись. И ты бы спросил…

— Проклятая война когда-нибудь закончится. Вы вернетесь на Мангышлак. А я?

Басикара, который весь вечер сидел молча, как воды в рот набрал, — все-таки в гости пришел! — не выдержал:

— Слышите? Сары думает, что, если он под землей не работал, его в родной аул не пустят.

Сары блеснул глазами, но сдержался. Как можно спокойнее пояснил:

— Не в том дело. Попреков не хочу. Тот же Басикара первый закричит: «Мы уголь рубали, а он грязные подштанники тряс».

— И твоя работа нужна, — дипломатично заметил Нурлан-ага.

— Человек и птица летят в те места, где родились, — сказал Бестибай. — Правильно решил, что домой вернешься.

— Караганде не сравниться с нашим Мангышлаком. Закончится работа — ни дня здесь не останусь, — сказал Кангерей, который очень скучал по своей большой семье. — Одна мечта: ступить на родную землю и умереть.

— Посмотрим, согласишься ли помереть в тот день, когда приедешь в Майкудук, — ехидно заметил Басикара. — Даю руку на отсечение — передумаешь… А вот Сары давно пора спуститься в шахту. Не знаю, как другие, — я за это.

— Почему? — раздалось несколько голосов.

Басикара прищурил глаз, обвел комнату, всматриваясь в обстановку:

— Взгляните: какой дом, сколько вещей! А раньше? Жил за спиной Туйебая, барымтачил, да ждал, когда его позовут за байский дастархан. Где справедливость? Нет, хочу видеть, как Сары потеет рядом со мной, бросая уголь. Тогда хоть раз в жизни мы с ним сравняемся. Хотя нет! Вру! И тут он обгонит меня… Вспотеет больше. К лопате-то непривычный.

Все засмеялись. И Сары тоже.

— Видно, этот шайтан не отстанет от меня до самой смерти, — добродушно сказал Сары. — Придется попотеть. Не то засмеют в шахте.

— Давай-давай, — загорелся Басикара. — Приходи пораньше — научу, как лопату держать: брать больше — кидать дальше…

Выходили из дома Сары довольные тем, как он их принял. Но Басикара испортил всем настроение. Не отошли и трех шагов, как начал причитать: «Эх, жизнь… До седин дожил, а ума не нажил. Вон Сары — умный человек. Не зря в байских кибитках по коврам ползал. Дал сыну образование — и теперь сам важнее любого бая. Безмозглый ты, Басикара! Родных детей держал на привязи у кибитки, чтобы и они, как ты, ничего, кроме кизяка, не видели. Как это наши ягнята покинут дом?! Да их волки заедят! А Сары не побоялся. Кто же оказался в дураках?»

Старики шли, молчали, думая о том же. Да и что скажешь? Как ни крути — прав Басикара.

— И дочери хочет дать образование, — вздохнул Бестибай. — В русской школе его Тана учится.

— А что? И даст! Закон один: любой может стать образованным, если голова на плечах. Из девчонки толк выйдет: маленькая, а как ловко чай наливает, — заметил Басикара. — Вырастет — на наших джигитов и глядеть не захочет. Скажет: необразованные…

«Где теперь Сары? Ни слуху ни духу! Давно война кончилась, а он так и не вернулся на Мангышлак, — думал Бестибай, ворочаясь на скрипучей больничной койке. — Может, умер Сары? А может, живет себе припеваючи в Караганде или другом месте? Чего искать, если дети и внуки рядом…»

Дети, дети… Как хотелось, чтобы Жалел получил образование, раз уж Халелбеку не удалось. И сбылось: в самой Москве закончил институт приемный сын, которого все, и прежде всего Бестибай, считали родным. Надеялся, крепко надеялся, что Жалел будет с ним рядом под старость. И кажется, все к тому шло: вернулся после института на Мангышлак. Начал работать. Нашел нефть в Жетыбае. Уважаемым человеком стал. Но съездил в Алма-Ату — как подменили сына. Ходит сам не свой. Ждет чего-то. Снова поехал в столицу и не вернулся. Написал, что в министерстве предложили место…

В чем же ошибся? Или другое время, другие дороги у сыновей?

Не спалось. Ворочался Бестибай на кровати, словно не на тюфяке лежал, а на остром ракушечнике. Голоса, лица, обрывки разговоров — то, что было его жизнью, вставало перед ним.