Мангыстауский фронт

«В исторических источниках упоминается кочевое племя — даи. Страбон помещал их далеко на север, вблизи хорезмийцев, быть может в низовья Сырдарьи, где и сейчас живут адаи в составе казахского народа. Представители адаев, по данным академика АН Узбекской ССР Я. Г. Гулямова, в далекие времена уходили на юг, в районы Мерва (Мары), и занимали там главенствующее положение. Действительно, в XI веке сельджукиды, вытесненные с низовьев Сырдарьи, переместились в Хорасан, основав там свое государство. Утверждение адаев, что в прошлом их соплеменники пришли в Хорасан, соответствует, таким образом, сообщениям Страбона. Возможно, что случайная, казалось бы, фонетическая ассоциация — даи — адаи — содержит глубокий исторический смысл и внесет ясность в одну из важных исторических проблем Казахстана и Средней Азии. И тогда живой и настойчивый интерес адаевских художников к органичным и ярким образам будет красноречивым подтверждением духовной цельности народа, которую он сумел сохранить на протяжении тысячелетий».

Жалел читал, и ему слышался глуховатый голос Медоева, который разыскал и понял летопись его народа, запечатленную в камне. Он рассматривал композиции, сиявшие тем же немеркнущим светом, что и в тот момент, когда к ним впервые прикоснулись его руки. Время не было властно над ними. Истлели дерево и меха. Переплавлены золото и серебро. Оружие заржавело и превратилось в прах. Подлинно бессмертными оказались только вот эти гравюры, свидетели того, что его предки принесли в мир не только звон оружия и топот копыт.

Над степью росло и росло солнце. Сначала медное и звонкое, затем желтое, и, наконец, белый, ослепительный круг захватил полнеба. Все ожило под его лучами: каждая травинка, бугорок, самый холм, на вершине которого стоял Жалел, вспыхнули, как языки пламени.

Всадник, врезанный в камень, едва косые лучи задели его, тоже встрепенулся, пришпорил скакуна, и огненные искры брызнули из-под копыт. Казалось, дрогнула земля и смутный гул разнесся над миром.

Жалел оглянулся: мощные грузовики в клубах пыли катили по дороге от Узека. Переход от давно ушедшей жизни к сегодняшней вовсе не казался странным. Наоборот, приглушенный расстоянием рев моторов, неукротимое движение солнца, навстречу которому мчался копьеносец, слились для Жалела в одно неразрывное целое. Он чувствовал свою соединенность во всем, что окружало его, и неизъяснимое волнение подкатило к горлу. Жалел что-то крикнул и легко побежал по склону. Как в юности, в нем росла уверенность, что все в его жизни еще будет: чудесные открытия, долгое счастье, вечная любовь…

И когда Жалел у самого поселка вдруг увидел Тану, идущую по дороге, то нисколько этому не удивился. Так предначертано самой судьбой: красивая девушка должна встретиться на пути.

— Тана! Здравствуйте! — окликнул Жалел, и голос его был глубоким и волнующим.

Девушка оглянулась.

— Здравствуйте! — и посмотрела на него вовсе не удивленно, а словно ожидая этой встречи — доверчиво и с надеждой.

— Здравствуйте, Тана! — снова повторил Жалел, наслаждаясь самим звуком этого имени. — И доброе утро!

Она улыбнулась:

— Доброе…

Он глядел на нее, запоминая всю: светлый взгляд, смоляные косы, тяжелым узлом собранные на затылке, отчего белая гибкая шея казалась еще тоньше и длиннее.

— Откуда вы так рано?

— Гулял… Знаете, по утрам так хорошо думается… — И, вдруг припомнив то, что наговорил ей сгоряча несколько дней назад, и удивляясь самому себе: как мог обижать это чистое существо, в сущности почти ребенка, — зачастил сбивчиво и не очень понятно, пытаясь объяснить, почему так произошло.

Тана сразу догадалась, что Жалел имел в виду, и зарделась от смущения: взрослый человек, ее непосредственный начальник просит прощения у нее…

— Ну что вы, зачем… Я нисколько, ну ни капельки не обиделась… Да ничего особенного вы и не сказали. Правда, правда. Я ведь еще такая неумеха…