Мангыстауский фронт

Но все же не размерами, исполнением или загадочностью поразил Жалела подземный храм. Инженер крепко сидел в нем, и мысль, что предки, чья жизнь была наполнена борьбой за существование, зачем-то же тратили силы и время на сооружения, казалось бы вовсе ненужные в пустыне, не оставляла его. Сотни беитов, картинных галерей, подземных святилищ между Аралом и Каспием. И созданы они не рабами, как в Древнем Египте; не пленными мастерами, согнанными Тимуром со всего света, как в Самарканде, а вольными словно ветер художниками-кочевниками, больше всего на свете ценившими свободу.

Что подвигало их на тяжкий труд, который, скорее всего, не давал ни славы, ни богатства, ни, быть может, даже внутреннего сознания успеха? И почему память народа не сохранила имен мастеров? Или они сами не искали известности, считая, как их собратья — японские художники, что слава гибельна для истинного таланта?

У выхода из Шахбагаты Жалел наткнулся на светильник, стоявший на полке, специально вырубленной в камне. Плотный песчаник стал внутри черным, блестящим от пылавшего в нем масла. Сколько же веков горел огонь? Сколько крепких пальцев касались этого камня, прежде чем необычайный жизненный круг столкнул светильник и его, Жалела, на одной дороге? Он подержал светильник на ладони — живой свидетель ушедших поколений казался легким, почти невесомым. Жизнь давно догорела в нем.

Спутники Жалела уже покинули подземелье. Издалека, словно сквозь века, доносились их голоса, но разобрать нельзя было ни одного слова. Жалел тоже заторопился. Грозное молчание подземелья преследовало его, и он старался скорее выбраться наружу, ибо его надежды, разум, душевный жар были необходимы там, где сияло небо, где слышались живые голоса.

Через несколько лет Жалел получил подарок — чудесно изданный альбом, автором которого был Медоев. Жалел перелистывал страницы, разглядывал иллюстрации. Знакомые персонажи смотрели на него с мелованной бумаги. Гигантская кошка сжалась в комок, изготовившись к прыжку. Мчались навстречу гибели лучники, и все так же караулили осторожных муфлонов роковые ружья…

В каждой композиции, штрихе, линии видны гениальные пальцы степных мастеров, их манера, их представление о мире. С легкой грустью листал Жалел страницы. Ушла его юность; только воспоминание о счастливых днях, когда он вместе с археологами бродил по родной земле, остались в памяти. Да еще вот этот альбом, что подарил Медоев, научивший его видеть живое прошлое, без которого настоящее осталось бы всего лишь прекрасным, но непонятным мгновением.

Глаз выхватил абзац:

«Где истоки поразительного степного искусства? Каким чудом сумели адаи сберечь вплоть до наших дней каноны древних наскальных изображений? В археологии принято считать, что поздние гравюры на камне повсеместно отличаются упадком, вырождением и не имеют художественных достоинств. Известно, например, что скифский звериный стиль доживает в степях лишь до конца гуннского времени и гибнет вместе с этой степной державой, разделив ее трагическую судьбу. Открытие его Ю. Н. Рерихом у кочевников Тибета произвело в свое время подлинную сенсацию. Творчество адаевских художников, которые работали на архитектурной плоскости так же свободно и непринужденно, как и на плоскостях естественных горных обнажений, вызывает в свете этих данных повышенный интерес».

И еще: