MANIAC

В конце жизни у Профессора случилось полное психологическое расстройство. Мы слышали, как он то плачет, то воет от боли, но не дает коновалам прекратить свои мучения. Или, может, ему никто не оставил выбора. Там, в Пентагоне, делали всё возможное, только бы он протянул подольше. В последние дни его жизни адмирал Штраусс собрал хирургов со всей страны, но напрасно. Им удалось установить только, что опухоль, вероятно, возникла в поджелудочной железе, потом обширные метастазы проникли в левую ключицу. Оттуда разошлись по всему телу. Он страшно мучился, но даже при галлюцинациях ему как-то удавалось держаться довольно долго и выдавать новые идеи. Например, один раз он сказал мне, что придумал такой механизм, который, с его слов, «позволит записывать работу сознания в чистом виде без физического вмешательства», но он так и не закончил этот свой проект, как не добрался и до настоящей системы управления оружием, которую создал для моряков. Он то приходил в сознание полностью, то вдруг опять закрывался и звал мать на венгерском. Мы с ним были знакомы давно. Меня назначили его атташе, еще до того как он попал в клинику Уолтера Рида, когда он председательствовал в так называемой «Чайной комиссии», это была комиссия ВВС США по оценке ракет; там он лоббировал проектирование «Атласа», первой в Америке межконтинентальной баллистической ракеты, настоящего любимца публики. Наш ответ советской Р-7, которая вывела на орбиту спутник и до смерти всех нас перепугала. Профессор это предвидел. Он был из тех гражданских, без которых военным было никак не обойтись. Им восхищались все, от полковников до рядовых пилотов. И пехотинцы тоже. Тогда ему ввели мощный коктейль из препаратов, и ему стало получше. Перед самой смертью он пришел в себя, заговорил, захотел работать; поднялся переполох, все забегали, начали готовить последний эксперимент, в котором, очевидно, Профессор собирался поучаствовать сам. Пришлось освободить весь этаж целиком — туда вкатили кучу машин, каких я не видел в больнице до тех пор. Самая большая едва поместилась в коридоре, приходилось протискиваться мимо нее в палату. Она была похожа на огромный автомобильный двигатель, только с сорока цилиндрами, и воняла палеными волосами. От нее в палату к Профессору шло множество густо переплетенных проводов, даже дверь как следует не закрывалась. Меня к нему не пустили, что странно — меня ведь приставили дежурить при нем круглосуточно. Теперь мое дежурство отменили. Миссис фон Нейман не собиралась терпеть никаких экспериментов, ее увели. Она потребовала, чтобы его оставили в покое, дали ему отдохнуть, но мундиры решили иначе. Профессор был их курицей, которая несла золотые яйца. И потом, он всё равно умирает. Терять нечего. Эксперимент готовили целую неделю, а сам он прошел быстро. Из коридора мы услышали, как машины оживают с тихим низким гулом, от которого стекла в окнах задрожали, как при землетрясении. А потом раздались страшные крики. Что-то невообразимое. Я видел, как солдаты истекают кровью от боевых ранений, слышал, как в лазарете ребята хватаются за кишки и бормочут околесицу в бреду, видел изувеченные обугленные тела пилотов, залитые топливом после авиакатастроф. Но это было что-то другое. Голос Профессора звучал не по-человечьи. В ту ночь не спал никто. Какую бы цель ни ставил тот эксперимент, ничего не получилось. Утром его тело вывезли. Когда его катили мимо меня, рука Профессора свесилась с каталки; кожа почернела и покрылась белыми пятнами размером с десятицентовую монету, как если бы его обклеили электродами и спалили. Я часто думал, дали ли ему отдохнуть. А еще не сделали ли они с ним чего после смерти? Звучит дико, но такое бывало. С Эйнштейном, например. Когда он умер, патологоанатом извлек его мозг без разрешения родственников и оставил себе. Мозг не могли найти несколько десятилетий. А когда наконец нашли, оказалось, что две его половины плавают каждая в отдельной склянке с раствором. Ученые забрали эти останки плоти, сделали несколько срезов, изучили их под микроскопом. Хотели узнать, вдруг он какой-то особенный или аномальный; может, там патология какая или деформация, из-за которой Эйнштейн был гением. Ничего не нашли. По сравнению с обычным человеком, у него было много клеток глии, но глия — это не нервные клетки, они не производят электрические импульсы. Насколько я знаю, у него был самый обычный мозг. Мне до сих пор интересно, что бы мы увидели, загляни мы в голову фон Нейману.

Фон Нейман был похоронен на кладбище Принстона 12 февраля 1957 года, через четыре дня после смерти. Его предали земле в закрытом гробу рядом с матерью Маргит Канн и тестем Чарльзом Даном. Друзья оставили на могиле цветы, нарциссы. Контр-адмирал Льюис Штраусс произнес надгробную речь. Отец Ансельм Стриттматтер отслужил панихиду.

Нет лекарства

от прогресса

Юджин Вигнер

Янчи не успел закончить свою самую амбициозную работу.