MANIAC

Мы с ним так сильно ругались из-за моего желания выйти замуж, что в день, когда я пришла рассказать ему о свадьбе, я очень боялась его реакции, и потому вооружилась игрушечным поездом, купленным специально для него — большой красный локомотив и набор вагончиков, копия величественных поездов, на которых он имел обыкновение путешествовать в Венгрии, подарок в его постоянно растущую коллекцию. Я едва сдержала вздох облегчения, увидев, что армия солдатиков, игрушечная военная техника и прочая параферналия, которую отец одному ему ведомо почему потребовал принести в палату, пропала, но еще большее удивление ждало впереди — я показала отцу кольцо, а он с улыбкой взял меня за руки, притянул к себе и поцеловал в лоб. Клари рассказывала мне все подробности о его состоянии и прогрессе болезни, и я думала, что готова ко всему, но, когда я немного успокоилась, перестала думать только о себе и поглядела на него, я чуть было не разрыдалась. Передо мной лежал совершенно изможденный, слабый и усохший человек, его голова, она и так была большевата для его комплекции, выглядела какой-то неестественно огромной. Веки дрожали, в глазах стояли слезы, а я гладила редкие волосы у него на голове и прижимала его ладонь к своей щеке. Я видела, как сильно он боится. И не только смерти. Второй самый большой страх моего отца в конце жизни — что его работа не выдержит проверку временем, а его самого забудут. Учитывая, насколько обширное научное наследие он оставил после себя, его страхи казались мне смехотворными, напрасно он так тревожился. Но мне всё равно хотелось его утешить, и, получив молчаливое благословение моего нежелательного замужества, я спросила, закончил ли он статью, над которой работал, когда его госпитализировали в первый раз, «Вычислительные машины и мозг: о механизмах мышления». Эту работу он готовил к почетной Силлимановской лекции в Йельском университете. Он показал мне один из первых черновиков, в котором делает вывод, что принципы работы компьютера и мозга кардинально различаются. По мнению отца, у всех компьютеров одинаковая архитектура — подобная той, что он создал для своего MANIAC. Поэтому компьютер работает последовательно, шаг за шагом. Мозг человека не такой. Он работает по нескольким направлениям одновременно, выполняет огромное количество операций в единицу времени. Но не этот аспект работы мозга представлял главную загадку для отца. Он искал внутреннюю логику мозга. «Язык», который мозг использует для работы. Он хотел выяснить, похож ли этот язык на математическую логику, его любимый способ мысли. «Говоря о математике, — писал он, — мы, вероятно, имеем в виду вторичный язык, возникший над первобытным, который использует только нервная система». Больше всего на свете он хотел узнать, что это за первобытный язык мозга, и верил, что это знание может изменить будущее человечества. Если мы расшифруем его, то начнем понимать, как устроен мозг, получим доступ к уникальной способности разума присваивать великое всеобъемлющее значение миру, которая доступна только человеку. Его завораживал разительный контраст между тем, как человек и компьютер обрабатывают информацию, а еще он видел некоторые сходства, которые указывали на то, что, быть может, мы могли бы объединяться с машинами, а значит, либо компьютеры станут осознанными, либо наш вид получит возможность существовать так, чтобы не подвергаться коррозии и болезням. Он не включил все эти фантазии в свою статью, но я знала, что они съедали его изнутри, он мечтал найти способ сохранить свой исключительный ум. Я сказала ему, что черновик его работы захватил всё мое внимание, надеялась, что он сделает для меня исключение и прервет гнетущее молчание. Потрескавшиеся губы приоткрылись, я была так тронута, так гордилась, но сразу же получила горькое разочарование, потому что он заговорил не о своей работе. Он обратился с необычной и жуткой просьбой, учитывая, что его считали одним из величайших, если не сказать величайшим математиком столетия. Он попросил назвать ему два любых числа, а он назовет их сумму. Я подумала, это шутка. Неужели к нему вдруг вернулось былое чувство юмора? Я улыбнулась, а потом поняла, что он не шутит. Когда я была у него в последний раз с месяц тому назад, его ум был, как обычно, острым. Теперь же гений деградировал до такой степени, что даже базовая арифметика стала для него трудна. Его выдающийся интеллект иссяк. Ничего не осталось от способности, посредством которой он сам себя определял; черты его лица исказило выражение слепой паники, когда осознание произошедшего настигло его, и я никогда не видела ничего более душераздирающего. Мне было больно смотреть на него, я смогла выдавить из себя лишь несколько примеров — сколько будет два плюс девять, сколько будет десять плюс пять, сколько будет один плюс один, — а потом выбежала из палаты в слезах.

Мы слышали,

как машины оживают

Винсент Форд