Манифест Рыцаря (СИ)

— Мы оставляем их. Собери остальных воевод. Отправь десятку Менды к Лерне Гедати. Мы отходим. — Голос Тило не оставлял сомнений: намёка на спор он не потерпит. Она могла подождать, пока они останутся наедине, но, когда горцы покинули шатёр — снаружи раздались дикие напевы радостных кочевников и звук бубнов с бубенцами, — Ниротиль не поднял головы от письма, что держал в руках.

— У меня родился сын, — наконец сообщил он, обмахиваясь письмом и устремляя взор вдаль, на западные горизонты степей. Тури проглотила мгновенно полыхнувший взрыв смешанных чувств.

— Мои поздравления. Дочь Геды?

— Нет.

— Хеза? Они лопнут от гордости.

— Нет. — Он опустил голову, Тури нахмурилась, пытаясь вспомнить, из каких племён ещё предлагали женщин полководцу, но прозвучало то, что разом выхватило воздух из её легких. — Мать моего сына — леди Орта. Сонаэнь. Моя жена.

Небо словно враз потемнело и рухнуло на Туригутту, её шатнуло, в виске запульсировала боль. «Сонаэнь! Ещё одна шлюха. Раздвинувшая ноги перед врагом, перед твоим главным противником. И ты её простил, Тило, ты простил, как ты мог!» Она бы швырнула что-нибудь в него, но снаружи шатра верхом ждали полководца посланники Атари, и потому ей пришлось низко опустить голову, сдавленно ответить:

— Понятно.

Ветер усиливался, то и дело падали крупные капли будущей грозовой бури, тёмные южные горизонты обросли пугающе низкими лиловыми тучами.

— Собирайся, — Тило зашагал наружу, на мгновение сжал её плечо, — выезжаем. Проводи меня.

Письмо с вестями он прижимал к сердцу.

Туригутта ругала себя, позволяла мыслям течь, как дождю с неба, предчувствовала будущее всем телом и не смела надеяться на лучшее. Солнце расставляло рваными косыми лучами за них последние верстовые столбы. Громыхали сыплющиеся, словно горох из дырявого мешка, молнии, раскаты били, как ружские барабаны, часто, гулко и с треском.

Может быть, если бы я была красивой, если бы я была леди, если бы я могла подарить ему сыновей, если бы я могла. Может, если бы я была лучшей воительницей.

Туригутта обещала себе, что прощаясь не даст слабину. И, как и многие обещания, это нарушила.

— Тило! — крикнула она, уже зная, что протянутыми руками не остановит его, и встретила его извиняющуюся улыбку, редкую, добрую. Она знала, она была редкой, для неё только, чаще в тяжёлые минуты; но он прикусил губу, поднял ладонь — исполненный привычки жест, который она, оказалось, выучила наизусть — зачем только лгала себе, зачем, что это был просто дружеский жест. — Прости, лиса, — сказал он, — кто-то должен остаться. Я не могу.

Он уходил на юг, а она осталась, когда буря обрушилась на них; гроза затапливала пыльную степь, бросал ветер пригоршни мокрой пыли и песка в лица. Лошади пугались и храпели, молнии били над ними, и Тури благодарила Бога за ниспосланную грозу, потому что никто не мог упрекнуть её в том, что она заливалась слезами.

…Конечно, потом она узнала подробности. Узнала, что, прослышав о недуге Ниротиля, леди Сонаэнь и госпитальеры выдвинулись в Сабу и предместья и провели там больше полугода; узнала, что именно в объятиях своей жены провёл Тило те три месяца, что отсутствовал на берегах Гремши. Проводил с женой; той, которая ухаживала за ним, готовила ему еду, зашивала одежду — чем ещё полагалось заниматься женам? Рожать сыновей. И теперь он уходил на юг снова. В свою новую жизнь.

Оставив её блуждать по степям, среди бурь, ветров и одиночества, как когда-то на поле победы.

***

Вряд ли Туригутта Чернобурка знала, но у неё в глазах стояли слёзы. И, если в начале её рассказа Левр хмурился, то к концу он желал лишь обнять её, прижать к груди, ставшую маленькой и хрупкой. С её твердыми мышцами и порывистыми движениями, за всеми резкими выпадами и смертоносной грацией степной гадюки, она всё же была женщиной.

Левр впервые обратил внимание на то, какие длинные у неё ресницы — днём, когда она гримасничала, это было не так заметно. Но в ночи её глаза казались действительно похожими на звёзды — и, увидев её однажды заново, сидящей у костра и глядящей глазами-звёздами в небо, Левр уже не в силах был отвести взгляда.

Он тонул. Тонул в ней.

— Я теряла воинов и лошадей. День за днём мы шли через Пояс Бурь, пытаясь пересечь его, хотя в сезон ветров это почти невозможно — но у нас не было выбора; или верная гибель, или риск. И, когда мы увидели воду и оазисы Макеф, за нами уже не было белого города; только ураганы, грозы, пыль и степь. А жить хотелось. И в руках были мечи… сам рассуди, стоило ли оно того. И вообще, давай спать уже.

Она протянула руки к одеялу, и Левр увидел, как дрожат пальцы. И не веря своим глазам, не веря тому, что видел, он протянул руку, чтобы коснуться её плеча. Она стряхнула его прикосновение, и было что-то в этом движении, нечто неуловимо женское, простое, понятное и горькое. И юноша не рискнул быть настойчивым.

И вроде всё было как прежде. Байки о военных походах. Оружие под рукой. Её татуировки и следы ожогов на лице и тёплой смуглой шее. Запах дороги и костра от её одежды.