Манифест Рыцаря (СИ)

— Сманиваю? Посмотри вокруг, женщина, прими это: Тило выбросил тебя на обочину пинком под твой симпатичный ружский зад, когда он стал дорого обходиться его репутации. Я не святоша, но друзьям спины не показывал. Ты пропадёшь под его началом, лисичка.

Это было тем более безумие, снова идти за Ниротилем — после всего, уже услышав от многих из тех, что прежде молчали, что он использует её; использует в открытую, зная о крепости её клятвы, о верности, которой славятся её воины. Это было весёлое отчаяние, потому что Тури знала, уже услышав слово «колония», что это тупик и надо бежать.

Но это она знала и прежде. Когда в Сальбунии жгла склады с янтарём. Когда в степи сражалась с племенами за воду и финики. Когда в подземных коридорах Флейи горели заживо и задыхались её друзья и горела она сама, выжив лишь чудом.

И, даже будучи в состоянии сказать перед судом Правителя тысячи слов, что могли бы её оправдать, она не сделала этого, не сделала из слепой, бессмысленной, но отнюдь не воинской преданности.

***

— И в чём мораль? — подал голос Левр, и Тури вынырнула из своих воспоминаний, нахмурилась в его сторону.

— А она нужна? — буркнула она. — Обязательно нужна?

— Что-то должно быть, — настойчиво повторил он, подвигаясь ближе. Она опустила взгляд на его колени. У юноши были длинные сильные ноги. Недаром он прошагал с ней через всё Загорье, не особо жалуясь. Ну, может, только поначалу.

Жаловалась она одна. Он записывал это в свою долбаную книжицу, почему-то решив, что это имеет смысл. Как можно быть таким наивным?

— Может, всё-таки я тоже немного рыцарь, — неохотно возвестила Туригутта. — Может, я тоже иногда хочу, чтобы меня хвалили и прославляли, если я делаю глупые вещи, а оправдываю всё верностью, честью или какой угодно хренью.

— Рыцарь не то же, что идиот.

— А, вот как ты заговорил! Но позволь напомнить, что с твоего милого рыцарского личика всё ещё не сошли побои, когда ты вступался за мою честь… — Она не могла не подтрунивать над насупившимся Мотыльком: это было забавно. — …несколько рёбер, пальцы на ногах, на руках, твой нос — и это я только перечислила благородные раны, не упоминая прыжка в ледяную воду с высокого подвесного моста… и других подвигов, поражающих воображение юных девиц…

— Ты не юная девица.

— Ты так жесток! — Тури воздела скованные руки к потолку. — Но и ты, по твоему же собственному признанию, не рыцарь, а идиот. Кто в более глубокой заднице?

Он замолчал. Но Тури не готова была так просто остановить бег своей мысли.

— Мораль. Что эта мораль? Вывод из истории? А он нужен? Я всё ещё жива, даже если это и ненадолго; и всё ещё жив ты — кстати, можно сделать ставку, что шансы у нас примерно одинаковы. Этого недостаточно? Или нужна мораль; как в песнях, как в книгах; чтобы мы трагически и героически…

— Прошу…

— …так всегда происходит с нами. — Туригутта подвинулась ближе: теперь их колени соприкасались. — Смерть стала страшна, когда ты с ней познакомился поближе. А только из того, каким станет наш конец, будут делать выводы о нас. Так что не надо морали. Может быть, это лучшее: когда у тебя всегда есть только начало. Первый узел на верёвке, как у нас в Руге говорили. Ты можешь оборвать её, или позволить ей виться дальше, или завязать ещё узел, а затем ещё один.

— Зачем так много узлов? — пробормотал юноша, и Туригутта пожала плечами:

— Взобраться куда-нибудь. Что-нибудь измерить. Не знаю. На одном конце верёвки должен быть узел, вот что. Первое слово, первый шаг, первый день чего-то нового. Ты слишком много думаешь.

— Ты не думаешь вообще. Но теперь я знаю, что умеешь бояться.

Теперь соприкасались их колени, ступни и руки — то и дело Тури обнаруживала на своих пальцах его прикосновения, широкие поглаживания, словно бы бездумные, несущие отпечаток привычки. Чего угодно, только не робости, не застенчивости, так свойственных Мотыльку обычно.

Его большие пальцы остановились на ее ладонях, посылая струи щекотки по всему телу. Она знала, что Левр их тоже чувствует. И продолжала болтать; юноша останавливался, когда она замолкала.

— Ты не боишься не потому, что ты смелый и храбрый. Ты не боишься потому, что ещё ничем не владеешь, что страшно было бы потерять.

— Или могу найти ещё больше… — запротестовал Левр.

— И много ты нашёл, а? В Школе? Я знаю, какими выходят оттуда; ряженые тунирные куклы, готовые умирать и убивать. Бесстрашные — к счастью, ненадолго. Но там, где нет страха, нет ни жалости, ни любви… ни победы. Если это то, что тебе нужно.

— Не нужна мне без вас победа, — вырвалось у юноши из груди, и, произнесённое, это стало вдруг реальностью.

Туригутта отчаянно и бездумно позволила себе надеяться — лишь на мгновение! — что для обоих.

***

Левр, кажется, горел.