Манифест Рыцаря (СИ)

Вместо этого её выволокли вниз, всыпали палок и связали. К тому моменту, когда похмелье отпустило, её везли в Элдойр королевские конвоиры. Тури успела спеть несколько мерзких песенок, обругать всех присутствующих, их души, их отцов и матерей, предложить близость нескольким мимо проезжавшим и наблевать на капитана стражников.

Это было дно. Ниже не падал никто, а если падал, то не признавался; а ей нужно было быть лучше, честнее и, надёжнее всего, погибнуть с честью до того, как её осудят. Как Этельгунда. Помнится, княгиня говорила об этом жизнь назад после особо бурных празднований. Говорила о том, что мужчины могут воевать друг с другом, но не потерпят соперничества с женщинами; и женщины на этом поле битвы всегда проигрывают, пока пытаются сражаться честно. Или вообще как угодно сражаться.

Так оно и было.

Туригутта готовилась к пыткам и длительным допросам. Ничего этого не было. Спокойный Наставник говорил ровным тоном, очень внимательно выслушивал её ответы, что-то черкал в своём тептаре.

— Полководец Лиоттиэль знал о ваших намерениях? Почему вы не сообщили ему о том, что собираетесь штурмовать мирное поселение? Сколько дней точно вы пробыли в гарнизоне? Каков был паёк? Полководец получил от вас послание? Как давно вы лично встречались с ним?

И тому подобное. Сотни и сотни вопросов, действительно важных вопросов, на которые она, уже окончательно придя в себя, выдавала чёткие лаконичные ответы без ругани, шуток, споров:

— Никто не появился с приказами. Я отправила ему послание трижды, после перестала. Три года назад. Точно не знаю. Не подумала. Ошиблась.

Брат Тило был ни при чём, в конце концов. Это она облажалась.

***

— …Потому что мне стало всё равно, — выпалила она, глядя на юношу, и запихнула в рот краюху хлеба, — опротивели мечи, знамёна, поединки. А пока полководец развлекался жизнью со своей шлюшкой-женой….

— Благородной дамой. Следите за словами.

— Мотылёк, прими как данность: я буду считать её шлюхой — не потому, что она спала с кем-то, кроме своего мужа, а потому, что с врагом.

— Вы её ненавидите?

— Я? Она не заслуживает моей ненависти, но да, дорогой, я её ненавижу. — Она всплеснула скованными руками, сжимая их в кулаки.

— Потому что она отняла у вас его.

— Год назад я бы сказала, что он не золотая гривна, не какое-то сокровище, даже не мешок с отрубями, чтобы быть отнятым. Скорее мешок с дерьмом.

— Она это сделала. — Зелёные глаза были осуждающе честны, и Тури неуютно почувствовала себя. Он обвинял её? В ревности? Когда она достаточно винила себя сама?

«Она спала с твоим отцом, мальчик, — размышляла, удивляясь превратностям судьбы, Туригутта, ёжась под порывами ветра, — то, о чём я не расскажу тебе, потому что не знаю как; и, может быть, каким-то образом теперь мне возвращают то, что было отнято, а это гораздо больше, чем тёплое тело в койке». Осенние ветра скатывались с плоскогорья к тракту, делая их короткие привалы всё менее приятными. Раньше говорили на востоке, что в Загорье зим не бывает вообще.

Врали, как и обо всём прочем.

— Знаешь, Мотылёк, у меня не так просто отнять то, что я на самом деле хочу сохранить. Давай найдём следующий приют на ночь: кажется, собирается дождь.

***

Письмо должно было быть у границ Тиаканского плоскогорья к полуночи. Левр поймал себя на том, что подсчитывает вероятное количество вёрст, которые может преодолеть всадник за день. Остановился ли паренёк, чтобы развлечься с девицами? Выпить? Долго ли он будет спать этой ночью? Как быстро отчаянный зов о помощи достигнет адресата?

Отчаянный — потому что нужно быть идиотом, чтобы надеяться на помощь с избранной им стороны. Или Левром Флейянским.

Ему пришлось поставить ученическую подпись, но он не отказал себе в удовольствии изобразить изобретённый в дороге герб — бабочку, простирающую крылья, с которых ссыпались звёзды. Мастер-лорд Мархильт был бы доволен. Это был бы изящный герб, в серебре, с инкрустацией. Тщательно обдуманный, как полагается гербу настоящего рыцаря, прошедшего Школу Воинов не ради жалованья, но ради чести.

Которая ежедневно подвергалась суровейшим испытаниям, в последние дни — ежечасно. И за этот вечер — слишком часто.

Как говаривал набожный Наставник в храме, женская плоть грешна не более мужской, когда доходит до похоти, но только мужчины могут ради женщины забыть всё, кроме своих желаний. Левр предпочитал думать, что это относится к одной определённой женщине, возможно, единственной для каждого.

Туригутта Чернобурка? Для него? После всего? Когда он приблизился к решению сдать её дознавателям воеводства и забыть произошедшее, как страшный сон?

Забыть всё, кроме скрипучей двери в каморку, где, как лягушка, плескалась в бадье нагая и довольная Туригутта, стянувшая кое-как рубашку, что болталась на её кандалах, мокрая.

— Помоги мне с этим, — плюхнулась женщина с брызгами обратно, — или вообще сорви с меня эту ветошь; что стоишь? Иди сюда.