Манифест Рыцаря (СИ)

— Ты простишь меня, если в этот раз я пойду с тобой?.. — вполголоса пробормотал полководец. Туригутта не поддалась, сделала шаг назад, прочь от него:

— Твоё место здесь. С сыновьями. Женой. — Слово всё ещё жгло желчью на языке. — Из следующего похода ты не вернёшься, мы оба это знаем. А я рискну.

— Останься.

— Нет.

— На одну ночь. На один вечер.

— Нет. Не провожай. Я люблю тебя, капитан, но теперь ты больше мне не нужен. Я сама по себе. Прощай, Тило.

Она уходила почти вслепую, пьяная от слёз, запоминая и впитывая горюющим сердцем картину, которую намеревалась пронести до смертного часа: бело-голубую мозаику дворика, опадающие с разукрашенных гирлянд павлиньи перья и Ниротиля Лиоттиэля, точно так же вытиравшего глаза и сморкавшегося в злополучную скатерть.

Город заливало ярким солнцем ранней зимы. Высокое, светлое небо без единого облачка предвещало сильные морозы. Слёзы быстро остывали на щеках и ресницах. С каждым шагом Туригутта Чернобурка дышала легче.

Ведь долгое уныние и самоедство никогда не были ей свойственны.

И плакать было не о чем, теперь, когда впереди ждали честь, слава и осязаемый шанс — в очередной раз совершить подвиг.

«Подумать только! Чёртов Мотылек был прав; я тоже… тот ещё рыцарь».

***

За три недели полупостельного режима Левра навестила вся Тиакана.

Приходили лекари и пристально изучали ранения. Обстоятельно ощупывали тело с ног до головы. Приходили, словно кто-то накрошил сладкого пирога и набегали муравьи, дознаватели Дозора и военного суда. Наставники проводили у него по часу в день, восхваляя доблесть в борьбе с грехом и осторожно советуя не слишком усердствовать в оной. Скорее всего, следовало это понимать как желательный отказ от вызова на поединки всех воинов-грешников, какие только водились в Поднебесье. Левр только усмехался.

Чужие грехи и собственная честь его интересовали меньше всего.

— Ты добился неоспоримой победы, эскорт-ученик Левр из Флейи, — церемонно сообщил Бритт. Юноша сглотнул прежде, чем задать действительно тяжёлый, но интересующий вопрос:

— Он умер?

— Рано или поздно умрёт, вспоминая об этом дне. Пока жив, драться чем-то, кроме костылей, уже вряд ли сможет, — спокойно ответил оруженосец, не сводя глаз с юноши. — Доволен?

Доволен ли он был? Проводив из окна взглядом свиту капитана и вновь вынужденный вернуться в постель, Левр часами пытался найти просто ответ на этот вопрос. Доволен ли он был, что жадный лживый военачальник, порочащий имя его князя, имя воспитавших его земель, наказан? Да. Доволен ли был, что очистил своё имя от подозрений в помощи беглянке? Да. Что победил сильнейшего в настоящем бою? Да.

И тут же непрошеными гостями возникали другие вопросы. Что будет дальше? Казнят ли Туригутту Чернобурку всё равно или помилуют? Не стоило ли её всё-таки казнить? Отпустить до поимки? Почему она не приходит? И почему, почему, почему именно сейчас, когда свершилась упоительная победа, осталась мучительная пустота внутри?

Они приходили. Каждый день. Торговцы с третьими дочерьми от четвёртых жен, впечатлённые его «воинской доблестью». Кастеляне дворян. Неизвестным наречием изъясняющиеся тиаканцы, установившие с ним, Левром из Лияри, отдалённую степень родства через предков, живших полторы тысячи лет тому назад. Оруженосцы и воины, вдруг разглядевшие в нём равного или будущего товарища.

Туригутта не приходила. Ни днём, ни во снах.

Оказалось, что ранения — это невесело; и если поначалу Левр чувствовал себя почти героем, то всего лишь спустя неделю всё, что осталось, — боль выздоровления, уже позволявшая вставать на ноги, но мешающая жить в удовольствие. Словно удар мастер-лорда выбил его с налаженной широкой дороги в глубокую канаву и никак не удавалось выкарабкаться и встать на ноги достаточно твёрдо.

Почему-то ногам досталось больше всего.

— Да не ныл бы, — бурчал Бритт, — ты вообще не видал ран, понял?

Оруженосец Туригутты был недоволен тем, что пришлось остаться присматривать за её рыцарем-защитником. Когда Левр поинтересовался, зачем же в таком случае он остался, ответ был прост:

— Она приказала.

День за днём юноша проходил на немеющих ногах всё дальше по коридору, пока в один прекрасный день не спустился во двор. Под ноябрьским холодным солнцем Левр зажмурился, кутаясь в одолженный у гарнизонных служителей тёплый плащ.

Пахло сосновой смолой, морозцем и мазью, которой натирали сани и оси телег. Поздняя осень ещё не давала возможности предпочесть тот или иной вид транспорта окончательно. В грязи Эдельского тракта виднелись глубокие колеи от полозьев саней, что волокли несчастные лошади.

Как нигде высокое небо предгорий синело над долиной Исмей.

— Йе, мальчик! — послышался высокий голос, и на мгновение Левр готов был увидеть Туригутту. Но нет; то оказалась служанка, невысокая девушка, закутанная теплее остальных, и она несла в руках бумаги.

— Левр из Флейи. Это тебе! — Девица сияла, как начищенный медяк. — Мой господин повелел передать тебе лично, когда придёт почта.

— Господин Элдар?

— Ну да. Что-то интересное? — Она любопытно покосилась на ворох бумаг. Левр нахмурился, в волнении отворачиваясь.