Манифест Рыцаря (СИ)

— Ты сам его выбирал? — поинтересовалась лениво, едва пригубив воду: положенный жест, полумёртвый обычай. Тило вздохнул:

— Если бы. Задолжал кое-кому в Школе. Это его племянник. Очередной.

Тури хватило одного взгляда на смущённого паренька, и она улыбнулась:

— Нэртис?

— Нэртис, старый ростовщик, чтоб ему. Да. Иди, юноша. Оставь нас.

Тихие вкрадчивые шаги звучат, отдаляясь, по узорчатому мозаичному полу.

В тишине Тури вздыхает.

Этот дом красив и изыскан, так почему кажется похожим на клетку? Дорогую, обставленную куда тщательнее прочих клетку с хитрым замком?

Дом-ловушка. Должность — тоже ловушка. Звание — цепь с ошейником. Есть что-то уродливое в том, что воевода теперь часть игры, часть мозаики, «мастер-леди», одна из многих.

В доме всего слишком много: мозаики, красивой мебели, невидимых слуг, натирающих позолоченные вазочки от пыли до блеска.

И что-то нужно сказать заложнику дома, бывшему командиру, минуты идут, и Тури не знает, с чего начать, ненавидя себя за это. Хочется говорить — не отшучиваться, не сплетничать, не жаловаться, говорить, но она не знает как, она может только нападать и обороняться, что в данной ситуации нужно меньше всего. И, хуже для обоих, Ниротиль не умеет этого точно так же.

— Я теперь мастер-леди, — выдохнула Туригутта, наконец находя первую неверную тропку среди возможных, — меня не казнили. Твоих рук дело?

— Не понимаю, о чём ты.

— Как и в прошлый раз? — она усмехнулась, кладя руку на воинский пояс. — Даже я с годами умнею.

— Достаточно, чтобы подвергнуться королевскому суду? — Он некрасиво нахмурился, и отчуждённость сменилась привычной дискуссией командира и подчинённого. — Не бежать, когда была возможность? Выставить мальчишку Лияри против Тьори Кнута?

Тури ненавидела, каким тоном Тило произнёс семейное имя Мотылька.

— Мальчишка вызвался сам. Тебе должно быть лучше известно; это семейство отличается особым упрямством, если что решают, то не спрашивают никого. Или… о, капитан, да брось: тебя смущает, что это его сын, который защитил меня?

— Мужчины Лияри питают особое пристрастие к моим женщинам, это ты хочешь сказать? — лицо Ниротиля выражало мягкую забаву.

«Моим женщинам». Но Тури не была, больше нет.

Она всё ещё любила его, как и годы назад; возможно, особое отношение следовало назвать иным словом, но Тури никогда не поддавалась искушению обдумывать чувства. Вероятно, признавалась воительница себе, боль так и останется осадком в сердце навеки, подобно старому шраму. И она наконец-то простила его.

Впрочем, Ниротилю об этом знать было необязательно. Туригутта знала совершенно точно, с кем однажды поделится. Если доживёт.

— Всё, что я хочу сказать, — «счастливо оставаться». — Она поднялась с кресла, выпрямилась, принимая почти парадную стойку. — Соберу под знамёна кого придётся по предместьям — сам понимаешь, казна больших денег мне не платит — и рвану на восток.

— Не может быть, — вымолвил полководец с лёгким смешком недоверия, — ты вернёшься туда снова? В Самху? В Пустоши? После всего? Скажи, что ты не сделаешь этого.

— Сделаю.

— Кому и что ты хочешь доказать, Чернобурка? — Наконец, он взорвался, вскочил напротив, подался вперёд, прекрасный в своём гневе. — На что ты рассчитываешь? Ты уже умирала там; я умирал; мы едва выжили. Что, всё ещё ждешь, что я побегу на край земли спасать тебя? Тебе мало славы? Очнись, глупая женщина, ты не для этого носишь воеводские ножны!

Когда-то давно они орали друг на друга в шатрах, и прежде Тури всегда уступала — уступала как своему командиру, как старшему, но теперь, наконец, замахнулась для решительного удара.

Удар не достиг своей цели — Тило среагировал всё так же быстро, как и прежде, поймав в ладонь её кулак.

Возможно, дамскую пощёчину он принял бы как должное.

И кричать на него Туригутта не стала.

— Следи за языком, мастер войны, — угрожающе холодно произнесла она, — и подумай. Дважды подумай, прежде чем звать меня «глупой женщиной».

— Ах, как же, моя «мастер-леди»…

— Именно. Не «женщина». Не чья-то. Меньше всего твоя. Я больше не хочу доказывать тебе ничего, Тило.

Вот она и бросила ему в лицо печальную, обоим известную правду последних лет.

Мы перестали быть соратниками. Мы не стали любовниками и спутниками жизни. Ты и в дружеской верности мне отказал.

Лицо Ниротиля смягчилось, он опустил глаза, борясь с собой. В это мгновение перемирия казалось, что всё осталось по-прежнему и есть путь назад, дороги по-прежнему открыты, но — Туригутта не позволила себе поддаться старой привычке. Даже когда оказалась в объятиях, знакомых, крепких, отчаянных. Даже когда Тило тихо произнёс:

— Я всё равно буду тебя ждать, лиса. Всегда.

— А я тебя не буду, — хлюпнула она носом напоследок, всё же вытягивая скатерть из-под драконьих нард и беспардонно сморкаясь в расшитый серебряной бахромой угол.

— Будешь.

— Нет. — Тури выпуталась из его рук, решительно вытерла глаза. — Я тогда тебя ждала. Тогда, когда ты не пришёл.

И, видимо, правильно сделал. Теперь — теперь я знаю, что такое, когда кто-то умирает за тебя. Этот долг поцелуями не отдать. Жить с ним тяжело. Любить за него невозможно.