С тех пор она каждое утро просыпалась в полной уверенности, что днем ее тревоги рассеются. К вечеру изматывалась настолько, что не хватало сил размышлять, почему все осталось, как было. На улице заметно потеплело, и после работы они с Роуз садились на Клинтон-авеню на трамвай, но ехали только до Флашинг, а дальше шли пешком. В пятницу вечером у евреев начинается шаббат. Все сели ужинать, потом зажгли на столе две свечи, положили хлеб и вознесли особую молитву за здоровье и благополучие Зига и Калеба: мальчики ушли в армию. Тем временем Анна горячо молилась о своем: Прошу Тебя, Господи,
Где-то в уголке ее мозга затикали часы. Если погружение не сработает, есть другой способ, но с ним тянуть нельзя. Спустя две недели после того обморока Анна проснулась с мыслью:
После работы Анна поехала на метро до Юнион-сквер. Старики в тяжелых пальто, участники Великой войны, играли в шахматы; шляпы ветеранов были увешаны значками и медалями. Портативный граммофон играл “Вроде бы песенку эту я где-то уже слыхал”, и подростки в пальто, подхватывая друг друга, топтались под музыку. Глядя на них, Анна почувствовала острую тоску. Она сама точно так же танцевала с мальчиками в Бруклинском колледже, но никогда не чувствовала себя такой же невинной и чистой, как эти девочки. Она всегда что-то скрывала. И теперь скрывает.
Как только она назвала имя подруги (фамилии она не знала), швейцар в серой форме военного покроя направился к висевшему на стене коммутатору и воткнул провод в гнездо.
Анна потрогала карманные часы. Все вышло, как она надеялась: дело идет к вечеру, Нелл еще дома, ей самое время готовиться к выходу в город. По-видимому, надежды Анны оправдались. Лифтер поднялся с ней на восьмой этаж, открыл дверь; Анна вышла и огляделась: по обеим сторонам маленькой площадки, друг против друга, две обшитых панелями двери, а между ними – пышно цветущий розовый куст; позади него зеркало, оно увеличивает куст вдвое. Увидев свое бледное изнуренное лицо, Анна испугалась и принялась щипать щеки, чтобы они порозовели. Тут из левой двери вышла Нелл в атласном пеньюаре, отвороты украшены крошечными блестящими белыми перышками, похожими на мыльные пузыри. Она, видимо, не сразу узнала Анну, но через мгновение бросилась к ней, обняла, стараясь не обжечь горящей сигаретой, и, не понижая голоса, принялась расспрашивать:
– Как ты, лапочка? Негодница, я сто лет тебя не видела! Где ты скрывалась?
Анна что-то невнятно бормотала в ответ. Однако Нелл кое-что уловила. Она отступила на шаг и прищурилась:
– Пошли, расскажешь мне, что стряслось.
В Грэмерси-парк Анна вернулась рано утром в воскресенье. До Парк-авеню они пошли пешком, острые каблучки Нелл стучали по тротуару, будто гвозди. В лучах утреннего солнца ее обесцвеченные перекисью волосы казались седыми, под глазами лежали голубые тени. Нелл стала девушкой, которая лучше всего выглядит при искусственном свете.
Они поймали такси, и Анна шепотом, чтобы не слышал водитель, снова спросила, сколько все это будет стоить. Она понятия не имела, во что ей станет операция, и надеялась договориться о рассрочке.
– Хэммонд заплатит, – прошептала Нелл. – Я ему сказала, что это нужно мне.
– А вдруг он догадается?
– Он передо мной в долгу, поверь мне, – сказала Нелл.
– Спасибо тебе, – чуть слышно шепнула Анна и, решив, что поскупилась с благодарностью, добавила: – И еще за то, что едешь вместе со мной. Я такого не ожидала.
Нелл только пожала плечами. Как ни странно, в ее дружеской поддержке было что-то холодновато-безликое; Анна была почти уверена, что Нелл сделала бы то же самое для любой девушки, если бы та обратилась к ней за помощью.
– Слыхала, небось, про Декстера Стайлза, – проронила Нелл.
Анна не отвела глаз от расплывающегося контура высокого серого здания за окном машины.
– Видела в газете, – проронила она. – Жуть.
– Кругом только и разговору, что про это убийство.
– Узнали, кто это сделал? И почему?
– Слухов тьма. Некоторые твердят, что это дело рук Чикагского синдиката. Они будто бы свирепей нью-йоркских бандитов.
– А зачем им было его убивать? – спросила Анна.
– Сейчас идет расследование, но все как воды в рот набрали. Боятся, что, если вякнут, им самим тоже несдобровать.
– Может, Декстер Стайлз раскололся?
– А зачем ему было колоться? – после короткого раздумья сказала Нелл. – Говорят, он уже на три четверти перешел в легальный бизнес. А то и на семь восьмых! Идти на такой риск? Зачем?
– У него дети были?