Манхэттенский проект. Теория города

Это схематическое деление приводит к еще одному удивительному открытию. Представляется, что три беньяминовские противоположности также довольно четко вписываются в три кантовских фундаментальных философских вопроса, если применить их к городу. В первой и второй частях этой книги Беньямин сосредоточен на вопросе: «Что я могу знать?» В третьей и четвертой частях он задается вопросом: «Что мне делать?» – тогда как пятая и шестая части могут быть прочитаны как его попытка спросить: «На что я могу надеяться?»[93]

Эти оппозиции могут быть полезны и для тех, кто пытается лучше понять проект Пассажи. Там, однако, автор явно тяготеет к тому, что можно было бы назвать негативной стороной. Во-первых, ад превосходит рай. Беньямин ссылается на свою книгу о Париже как на «богословие ада»[94], как на попытку пробудить нас от кошмара. Во-вторых, фантазия важнее реальности. Париж XIX века Беньямин постоянно называет «городом мечты»[95] или фантасмагорией. В-третьих, частные или экономические соображения важнее общественных или политических. Весь город видится Беньямину как внутреннее пространство или внутреннее без «внешнего»[96].

Парижские пассажи, метафорическая движущая сила раннего творчества Беньямина, являются одновременно символической точкой, в которой три отрицательных элемента сходятся в «мире в миниатюре»[97]. Когда в первой половине XIX века эти крытые переходы, прорезавшие целый городской квартал, стали центром всеобщего внимания, они сразу же вызвали к жизни восторженных химер витальности и новшества. Самые роскошные магазины этих пассажах предназначались для самых изысканных сливок общества, предлагая им наслаждение самым всеобъемлющим шопингом. Но Беньямин демонстрирует, что это была лишь короткая вспышка, закончившаяся тем, что мечты обернулись горьким разочарованием, впечатляющие сооружения пришли в запустение, желанные товары покрылись слоями пыли, а бывшие элегантные магазины наводнило множество подозрительных личностей.

Можно читать проект Пассажи как поучительную историю о цепной реакции, которая начинается, когда открытая улица превращается в своего рода внутреннюю комнату, которая затем превращается в фантазийный пейзаж, который затем становится пустырем. Приватность, фантазия и чистилище идут рука об руку. Поздний Беньямин не мог не обнаружить, что в его загробной жизни американские пригороды страдают от того же процесса, который поражает уже не городские пассажи, а пригородные торговые центры. Он наблюдал, как вчерашний сверкающий новый молл, высосавший жизнь из маленьких магазинчиков на центральной улице, назавтра превращается в устаревший земельный участок, застроенный невостребованной недвижимостью. Однако он также отмечает, что торговым центрам, этим кошмарам пригородов, никогда не удается закрепиться на улицах Нью-Йорка. Отказавшись от модели универсального торгового молла, которая является ближайшим родственником парижских пассажей, Манхэттен XX века доказал свою способность противостоять темной магии, измеряемой по одной из осей Беньяминовой триады противоположностей, которая так эффективно управляла жизнью Парижа в девятнадцатом веке.

Никто в здравом уме не станет утверждать, что рай в Нью-Йорке побеждает ад, реальность побеждает фантазию или публичное важнее частного. Напротив, весь Манхэттенский проект убеждает, что каждая сторона этих трех концептуальных дихотомий действует как магнит с более-менее равной силой притяжения. Город словно парит где-то в середине этого напряженного магнитного поля, в нулевой точке своих координатных осей. Таким образом, хотя Нью-Йорк можно описать как «столицу непрерывного кризиса»[98], он также может оказаться «ревнивым хранителем собственного внутреннего напряжения»[99]. Вместо того чтобы привести к колоссальному коллапсу, эти противоборствующие силы создают и поддерживают очень хрупкое городское равновесие.