Манхэттенский проект. Теория города

Но те времена уже, в общем-то, в прошлом. Сегодня многие негласно осознают, что жить иной или радикальной жизнью можно лишь в той мере, в какой эта жизнь (или ее родители) способна регулярно вносить арендную плату. С точки зрения агента по недвижимости, потребительную стоимость, которую эта жизнь может производить оттого, что находится в городе, в разы перевешивает ошеломительная меновая стоимость занимаемой ею собственности. Как и Париж, Нью-Йорк рискует быть сведенным до товарной формы, а его жители – превратиться в клиентов: «Великая цель, к которой так долго стремились, – пишет обозреватель XIX века, – наконец достигнута: сделать Париж предметом не пользы, а роскоши и развлечения ‹…› выставочным макетом города под стеклом ‹…› предметом восхищения и зависти иностранцев, невыносимым для его жителей»[110].

Архитекторы могут руководствоваться самыми лучшими намерениями. Но в последнем городском противостоянии между людьми и зданиями, жизнью и камнем, они не только служат не той стороне; они также маскируют это главное противостояние, скрывая силу угнетения за очаровательным фасадом и демонстрацией внимания к человеческому масштабу. Например, Беньямин был не первым, кто заметил, что некоторые из жилищных проектов XX века, которые были задуманы как наиболее социально ответственные, оказались по факту наиболее очевидными машинами городского угнетения. Архитекторам трудно скрыть тот факт, что они являются жрецами Молоха, «чьи очи суть тысяча слепых окон! Чьи небоскребы на длинных улицах стоят как бесконечные Иеговы!»[111].

В этом неоднозначном контексте Беньямин специально упоминает изобретателя Бакминстера Фуллера и его понятие жизнеобеспечения, «livingry» – неологизм, обозначающий всё, что усиливает жизнь, по контрасту с weaponry, оружием, которое ее уничтожает. «Архитектурная профессия, – утверждает Фуллер, – всегда была тем родом занятий, где наиболее компетентно размышляли о жизнеобеспечении, а не о вооружении»[112]. Вероятно, лучшим примером такой незамутненной наивности может быть собственный проект Фуллера в виде идеального сферического купола диаметром в две мили, который должен накрыть весь Средний Манхэттен от реки до реки, достигающего наибольшей высоты в районе главного отделения Публичной библиотеки на пересечении Пятой авеню и Сорок второй улицы.

Первым впечатлением от этого проекта может быть восхищение впечатляющей гостеприимностью, источаемой такой структурой во благо населяющих ее людей. Менее восторженным или более параноидальным прочтением было бы утверждение, что «Манхэттенский купол» (Manhattan dome, где dome происходит от латинского domus – дом) на самом деле втайне предназначен для приручения и, возможно, даже доминирования над кем-либо и над чем-либо из того, что находится в его пределах. Если уличный воздух действительно делает нас свободными, то не делает ли нас узниками такой «город в доме»[113]? Если, как предполагает проект Фуллера, вы дома повсюду, то не получится ли также, что вы нигде не дома? Станет ли «Манхэттенский купол» тихой гаванью для бездомных, защищающей их от непогоды, или наличие такого мегаубежища неизбежно приведет к их изгнанию из этой ограниченной сферы и, вместе с защитой от проникновения внутрь всех других природных элементов, действенному запрету на их проникновение внутрь?

Точно так же как каждый зонт в конечном итоге рвется и ломается под натиском свежего ветра и его искалеченный остов остается валяться на углу улицы, обещание, что купол станет «одним зонтом, покрывающим все головы»[114] может оказаться менее долговечным и более сомнительным, чем воспринимается на первый взгляд. Проект Фуллера, накрывающий Средний Манхэттен куполом, перекликается как с мессианским видением Исайи, который пророчествовал, что в конце дней Иерусалим будет покрыт «шатром»[115], так и с практическим визионерством писателя-фантаста XIX века, который предположил, что к 1987 году в Париже появится убирающийся «хрустальный навес»[116] на случай дождливых дней. Более того, кажется, что «Манхэттенский купол» стал бы попыткой реализовать в большем масштабе то, для чего предназначались парижские пассажи, и это стало бы причиной того, что он попал бы в те же ловушки, которые анализировал Беньямин в проекте Пассажи.