Марафон длиной в неделю

Бобренок оглянулся и увидел, как Толкунов выкручивает Валбицыну руки за спину. Тут тоже был порядок. Майор потянулся к Валбицыну, обыскал его, вытянул из бокового кармана куртки вальтер и засунул себе за пояс.

Толкунов отпустил руки Валбицына, и тот поднял их. Губы у него вдруг задрожали, и он произнес по-немецки, будто его и вправду оскорбили:

— Ничего не понимаю, господа офицеры, я гражданский человек и лишь выполнял приказ штурмбанфюрера...

— Заткнись! Молчать! — ткнул его в спину дулом пистолета Толкунов. И добавил: — Хенде хох, и тихо... Тихо, понял? — Он не знал, что человек, стоящий перед ним с поднятыми руками, говорит по-русски не хуже его.

Однако Бобренок не стал объяснять это капитану, просто не было времени, каждая секунда стоила слишком дорого. Он обыскал карманы кожаного пальто штурмбанфюрера, достал парабеллум и, увидев в калитке Мохнюка, бросил ему оружие.

Старший лейтенант мгновенно оценил ситуацию: поспешил к Крауссу и повернул его кверху лицом. Похлопав по щекам, сказал довольно:

— Жив, скоро оклемается.

Бобренок и без него знал, что штурмбанфюрер через минуту-другую придет в себя, осторожно высунулся из кустов, разглядывая самолет и пилота около него. Кажется, тот ничего не заметил.

— В парк! — махнул рукой Толкунову. — За ворота!..

Капитан понял его сразу, подтолкнул Валбицына дулом пистолета, и он, не опуская рук, поплелся к калитке. Бобренок с Мохнюком подхватили Краусса и тоже перенесли в парк. Положили штурмбанфюрера на траву под забором, и майор, одернув гимнастерку, сказал:

— Ну, я пошел... — Он не спеша направился к самолету.

Толкунов проводил майора затяжным взглядом, повернулся к Валбицыну. Тот стоял с поднятыми руками и с ужасом смотрел на Мохнюка, склонившегося над Крауссом. Старший лейтенант на мгновение оторвался от штурмбанфюрера и произнес с легкой издевкой:

— Вот и увиделись, господин Кирилл...

— Валбицын? — лишь теперь догадался Толкунов.

— Собственной персоной, — подтвердил Мохнюк.

Валбицын невольно отступил назад, натолкнулся на тело Кранке и пошатнулся. Толкунов погрозил ему пистолетом и приказал сурово:

— Стоять! И без глупостей... А то получишь пулю, понял?

Валбицын стоял, не сводя неподвижного взгляда с Мохнюка, которого он знал под фамилией Маркова. Думал: теперь не выкрутиться, вот он — конец, бесславный конец жизни. Кто-кто, а Марков знает о нем больше, чем нужно. Комок жалости к самому себе подступил к горлу, в глазах затуманилось. Валбицын почувствовал предательскую слабость в коленях, но удержался на ногах. Вспомнил, как принимали смерть красные комиссары, которых он расстреливал, — так бы и ему, достойно...

Но ведь то были фанатики, ограниченные люди, из рабочих или крестьян, скоты, по глубокому убеждению Валбицына. Что видели в жизни те комиссары, а он — мыслящий человек, дворянин, голубая кровь. И какая это несправедливость, что должен умереть...

«А может, — подумал внезапно, — действительно лучше получить пулю, как пообещал ему только что капитан. Броситься на него, заорать, подавая сигнал пилоту, спасти хотя бы того...»

Напрягся, готовый к последнему броску, но перехватил пронзительный взгляд Толкунова — да, у этого красного капитана рука, кажется, твердая.

Валбицын почувствовал, как у него занемели пальцы, и пошевелил ими. Подумал, что они с Крауссом очень легко попали в ловушку. Вульгарную ловушку...

Ну хорошо, Краусс и Кранке еще не успели растерять самоуверенность, они все же на своей земле и считают, что среди своих людей, а он... Старый и опытный волк, а не какой-то чванливый штурмбанфюрер. Должен был все предвидеть, все время быть настороже, а не плестись, как баран, за Крауссом. Тем более вчера прозвучал предупредительный звонок. Вчера, когда услышал голос Маркова, уже надо было принять меры. Не надеяться на Краусса, самолет, легкое путешествие к американцам, а тотчас же рубить концы. Бежать! Бежать ночью. Но теперь Валбицын знал, что и ночью дом фон Шенка был обложен смершевцами, однако все же был какой-то шанс... Ночью он сумел бы выбраться отсюда, не замеченный контрразведчиками. И не стоял бы сейчас с поднятыми руками...

Валбицын перевел взгляд на Маркова и увидел, что тот снова склонился над Крауссом. Наверно, у штурмбанфюрера появились признаки сознания... Да, шевелится, гад ползучий, самоуверенный осел, поперся в подвал, не заметив, что дом окружен, сам сгорел и всех подвел под монастырь...

Валбицын переступил с ноги на ногу, коснувшись ботинком трупа Кранке. Зачем было убивать гауптштурмфюрера? Напрасная жертва. Хотя, пожалуй, Кранке легче. Красные не простили бы ему «Цеппелина» и сотен диверсантов, заброшенных в их тыл. Нет сомнения, гауптштурмфюрера ждал расстрел либо виселица, мучился бы, ожидая казни, а так лежит спокойно, с ножом под лопаткой. Для него все уже кончилось.

Краусс тихо застонал, и Марков опять похлопал его по щекам. Валбицын подумал: сейчас штурмбанфюрер окончательно придет в себя, откроет глаза и наконец поймет, в какую компанию попал. Вдвоем им будет веселее держать ответ перед красными...