Марево

Они пошли, разговаривая, на самый конецъ города. Чижиковъ заботливо обходилъ лужи и рытвины, стараясь при этомъ уступать Русанову лучшую дорогу.

— Вотъ моя обитель, проговорилъ онъ, переходя черезъ улицу къ крошечному деревянному домику съ мезониномъ. Въ открытыя окна свсились втки герани, бальзамина, слышалось разбитое фортепіано; хлопнула низенькая калитка, со двора пахнуло сырыми дровами, фортепіано замолкло…

— Кто жь это у васъ играетъ?

— А вотъ сейчасъ познакомитесь, отвчалъ хозяинъ, вводя Русанова въ низенькую гостиную.

Мебель была обтянута коленкоровыми чехлами; пестрыя занавски по окнамъ; по стнамъ обиліе литографій въ домодльныхъ рамкахъ. На стол лежали разобранные стнные часы и прошлогодній нумеръ Отечественныхъ Записокъ. Каковы были прочіе апартаменты, предоставлялось фантазіи гостя, такъ какъ хозяинъ, вошедши въ нихъ, старательно притворилъ дверь. Русановъ заглядлся на гравюру Татьяны, чертящей завтный вензель на стекл, когда Чижиковъ снова вошелъ, облеченный въ покойное пальто, расправляя спину и потягиваясь; за нимъ вышла молодая особа лтъ двадцати, подстриженная въ скобку, въ черномъ фартук сверхъ шерстянаго платья.

— Прошу любить, да жаловать… Ну-ка угости насъ, чмъ Богъ послалъ…

— Я насъ ждала, Владиміръ Иванычъ, я была уврена…

— Это ваша сестрица? спросилъ Русановъ.

Молодые люди переглянулись, улыбаясь.

— Это жена моя, Катерина Васильевна, урожденная Ишимова. Такъ двчонкой и осталась: стрижка! Вы мн позволите съ вами здсь запросто?

— Какъ вамъ не совстно…

" Фууу! Отлегдо! Ну, значитъ "громъ побды раздавайся, веселися храбрый Россъ!" Не хотите ли папиросъ, прибавилъ хозяинъ, развеселившись и подвигая Русанову пачку жиденько набитыхъ патроновъ. — Табакъ не взыщите незавидный, что называется самъ-панъ-тре.

Катерина Васильевна принесла суповую чашку, и горячій варъ борща пріятно защекоталъ обоняніе проголодавшихся служакъ.

— Милости просимъ! Опять таки не взыщите. За моею женой три су, а за мной и тхъ нтъ. Какъ намъ жить съ тобою въ мір, а?

— Ну, ну, какъ нибудь проживемъ… Вчно у него шуточки! обратилась она къ Русанову.

— Нтъ, не врьте, ничто не вчно подъ луною. Небось, какъ хворала-то, досталось ему и отъ меня на орхи…

— Кому это?

— Да вотъ братцу-то любезному…

— Ну, полно; Богъ съ нимъ…

— Вина у насъ не водится, говорилъ Чижиковъ, подвигая графинъ:- а вотъ наливкой я васъ угощу такой, какую только Катенька и уметъ приготовлять.

Обдъ пролетлъ какъ на рельсахъ. Служаки закурили самъ-панъ-тре и расположились на диван. Катенька понесла куда-то хлбныя крошки въ фартук.

— Скажите, какъ это вы въ самомъ дл живете?!..

— Да такъ?

— Сколько, бишь, вы получаете жалованья?

— Четыре рубля въ мсяцъ…. что не дурно? Да вотъ къ слову, посмотрите!

Русановъ выглянулъ въ окно, выходившее на палисадникъ съ клумбами малины, крыжовнику и нсколькими яблонями. Катенька сидла на самомъ припек и бросала крошки тремъ блымъ, какъ снгъ, королькамъ; птушка можно было узнать только по гребешку. Они путались мохнатыми ножками и, кудахтая, подбирали крошки.

— Такъ-то, сказалъ Чижиковъ, — курочка по зернышку…

— Нтъ, серіозно?

Чижиковъ задумался на минуту.

— По правд сказать, Владиміръ Иванычъ, я не безъ задней мысли и пригласилъ васъ поглядть на наше житье-бытье… Я васъ побаивался…

— Меня-то?

— Вы вдь того-съ… изъ ныншнихъ, сказалъ Чижиковъ, посмиваясь:- а я… лучше ужь разомъ покаяться… я беру взятки…. А вы погодите, вы не сразу казните… Я и уроки даю, получаю рублей пятнадцать въ мсяцъ; ну мезонинъ доставляетъ пятьдесятъ ежегодно. Этимъ бы можно и жить, да вы возьмите то: начальство требуетъ, чтобъ являлись въ своемъ вид, не оборвышемъ; ну и сапоги… хотя съ высшей точки зрнія, казалось бы, что такое сапоги! А тутъ благодарятъ двумя, тремя рубликами… Не бралъ-съ, ей-Богу не бралъ, пока оставалось кой-что у жены; все надялся на повышеніе, а вышло вотъ что…

Чижиковъ пустилъ густое, блое кольцо дыму; оно плыло, плыло, расширилось въ темную ленту и пропало въ воздух…

— Скажите пожалуста, началъ Русановъ, желая прекратить тяжелое объясненіе:- неужели Ишимовъ ничего не далъ за сестрой?

— Какже, раззорился! По закону четырнадцатую часть отсыпалъ. Вотъ домикъ этотъ и купили. И то вдь я Катеньку почти похитилъ. И думать у меня, говоритъ, не смй за нищаго выходить. Ну, она, русская душа, и говоритъ ему: думать-то я, братецъ, не намрена, — а выйдти выду. Съ тхъ поръ у васъ онъ ни ногой….

— Такъ она у васъ бой!

— Да, вотъ тутъ и подумай! Конечно въ видахъ современныхъ потребностей, можно на меня смотрть какъ на гадину, пожалуй и раздавить можно; да вотъ какъ у меня на рукахъ этотъ бой, а пожалуй и боята пойдутъ, такъ я и самъ, того-съ, право!

Русановъ засмялся.

— Идетъ! Вы при ней пожалуста…

— Что жь ты, Митя, ничего не сыграешь Владиміру Иаваычу, сказала Катенька, садясь къ нимъ и отряхая фартукъ.

— Если ихъ благородіе прикажутъ, не смю отговариваться. Да что! Все играю-то я такое….

Онъ развязно сдъ за фортепіано и бойко заигралъ польку-foliehon.

"А, каковъ? Еще и польки на ум!" думалъ Русановъ.

— Хотите? подошла къ нему Катенька, подставляя руку на плечо.