Марево

— Нуте, Владиміръ Иванычъ, умильно разспрашивала Анна Михайловна:- вступили въ должность? Дда у васъ есть?

— Есть, отвчалъ Русановъ.

— Идутъ?

— Идутъ.

— Ну, какъ же у васъ тамъ?

Русановъ началъ описывать чиновный міръ. Онъ привыкъ овладвать разговоромъ въ маленькомъ кружк, и пошелъ по своей коле съ свойственнымъ ему добродушнымъ юморомъ.

Бронскій слушалъ съ саркастическою улыбкой, покачивая ногой. Его замтно подмывало….

— Да, да, заговорилъ онъ вдругъ:- я самъ былъ вчера въ суд и видлъ тамъ судью…. Ну такъ и кажется, что быть ему въ раю! Какъ не пожалть въ самомъ дл! жена, дти et caetera, et caetera…. О, благодтели! Неужели это оправданіе? Неужели по этой причин вашъ убленный сдинами, угобзившійся въ Свод секретарь достоинъ снисхожденія? Да чортъ съ нимъ! Дурную траву изъ поля вонъ, и конецъ! А вотъ, пока не переведутся такіе молодцы какъ ваша милость, и того нельзя будетъ сдлать!

— За что меня-то въ опалу?

— А вотъ за то, что вы этимъ самымъ тономъ говорите и съ ними, и со мной, со всякимъ! По моему, ужь лучше быть отъявленнымъ плутомъ; по крайней мр знаешь, съ кмъ дло имешь. Но аще будете ни теплы, ни холодны…. такъ что да это по вашему?… изблюю васъ изъ устъ моихъ.

И Бронскій принялся говорить въ дух такой нетерпимости, что Русановъ ршился уступить поле противнику и удалился въ уголокъ. Бронскій громилъ все сплеча, говорилъ съ жаромъ; въ голос слышалась правда. Онъ далъ полную волю негодованію и накопившейся желчи. Отъ чиновничества перешелъ къ обществу, что такъ равнодушно смотритъ на продлки служилыхъ; досталось и литератур.

— Куда мы идемъ! восклицалъ онъ:- есть ли у насъ просвщенные вожаки? Какая у насъ наука? Понюхаетъ того, другаго, заглянетъ въ дв-три книжонки и пошелъ благовстить съ каедры!

А Владиміръ наблюдалъ издали за впечатлніями слушателей. Анна Михайловна сидла, сложа руки, не спуская глазъ съ сіятельнаго гостя, и только изрдка съ улыбкой поглядывала на другихъ: дескать, вотъ какіе люди къ намъ здятъ! Авениръ копался въ журналахъ и поднималъ голову только при высокихъ нотахъ. Юленька, къ которой Бронскій чаще всхъ обращался, дйствовала мимикой, стараясь выказать сочувствіе красот слога. Инна лежала на козетк, поглаживая усвшагося подл Лару; но глаза ея свтились, вспыхивали при неожиданныхъ оборотахъ рчи, и по этимъ взглядамъ, по неожиданному жесту, Русановъ видлъ, что она не пропускаетъ ни одной сколько-нибудь замчательной мысли. Онъ очень хорошо зналъ привычки Бронскаго, понималъ, что тотъ не даромъ это длаетъ. "Которая же изъ двухъ?" Вотъ въ чемъ вопросъ!

— Ни на чемъ нельзя остановиться, кончилъ Бронскій:- нтъ ни одного отраднаго явленія!

— Въ чемъ же спасенье? сказалъ Русановъ, подходя и облокачиваясь на столъ.

— Спасенье? — Бронскій тоже всталъ и прямо смотрлъ ему въ лицо. — Ага! Вотъ что! Доктрину имъ подавай! Формулы для жизни!

— Да, твердо сказалъ Русановъ, — и хорошую доктрину! Дльныя формулы!

— Дайте срокъ, дадутъ вамъ и доктрину, и дйствовать научатъ, а теперь пока мы можемъ высказаться только такой душ, которая совмстила бы въ себ жаръ расплавленнаго желза съ молчаніемъ гробовой плиты….

— Помилуй Богъ, какіе страхи! съ улыбкою сказалъ Русановъ. — Скажите, графъ, что это за охота…. — Онъ чуть не сказалъ: "дурачить себя…." — Что это за охота длать изъ себя какого-то сфинкса?

Бронскій сдвинулъ брови, и, кто знаетъ, чмъ кончился бы споръ, еслибы не вмшалась Инна.

— А я вотъ разгадала этого сфинкса, сказала она поднимаясь. — Что такое значитъ dow'odca?

Бронскій вспыхнулъ, и обвелъ всхъ безпокойнымъ взглядомъ.

— Мн кажется…. началъ было онъ.

— Мн кажется, перебила Юленька, — завтра все-таки надо устроить кавалькаду, графъ.

Русановъ расхохотался, и разговоръ принялъ другое направленіе.

Посл ужина, вс вышли провожать гостей. Двое дворовыхъ съ трудомъ удерживали графскаго коня, покрытаго тигровымъ вальтрапомъ: блая пна капала съ мундштука: онъ рылъ землю ногой, и, храпя, косился на дрожащее пламя свчи. Графъ, чуть коснувшись чолки, сидлъ уже въ сдл, а конь, почувствовавъ себя на свобод, взвился было на дыбы, но тотчасъ сталъ какъ вкопаный подъ сильнымъ цукомъ. Владиміръ услся на свои дрожки.

— Вы не злитесь на меня? говорилъ графъ, вызжая изъ воротъ.

— Ничуть: вы испортили мн вечеръ, вотъ и все!

— Фу, какъ вы поэтически выражаетесь!

— У васъ научился…. Вамъ налво?

— Да, не по пути. До завтра?

— До завтра.

Владиміръ, пріхавъ домой, тотчасъ кинулся на приготовленное ему ложе, и погасилъ свчу. Мухи озадаченныя внезапною темнотой, подняли неистовое жужжанье, бились въ потолокъ, лзли въ глаза и насилу, насилу успокоились. А онъ все не могъ заснутъ, ворочался съ боку на бокъ и освобождалъ себя вздохомъ какъ изъ бочки. Старый майоръ слушалъ, слушалъ; наконецъ потерялъ терпнье….

— Да что съ тобою?

— Мухи, дяденька, жалобно отвтилъ племянникъ.

— Кавуръ! сказалъ дядя.

— Ну, Юльчикъ, говорила Анна Михайловна, сидя у постели дочери, — поцлуй меня, такихъ успховъ я отъ тебя и не ожидала! Ты просто обворожила графа!