Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

– Да так пришлось, Прохор Авдеич, прошу принять, мой батюшка! – Пахомовна с поклоном положила на стол большой каравай и несколько серебряных денег.

– Спасибо, спасибо, Василиса Пахомовна! – сказал Авдеич, проворно спрятавши деньги! – Да мне стыдно и взять – ты никогда без подарка не приходишь, а немножко принести не умеешь, ведь это убыточно.

– На здоровье, кормилец мой! Слава богу, что обхожие с ярыжкой недоглядели, отняли бы ни за что ни про что.

– А разве ты попалась им в руки, Василиса Пахомовна?

– Ох! Батюшка, сейчас грех попутал: только вот поворотила к тебе, пробираюся потихоньку около плетня да творю молитву, а они откуда ни возьмись, окаянные, налетели, словно коршуны; сперва в темноте думали, что я молодица, и давай пред мною мелким бесом расстилаться да приголубливать меня, а как увидели при фонаре, так куда тебе: ты-де, говорят, колдунья, тебя надо сжечь на вениках. Батюшки мои! Отроду колдуньей не бывала – и слушать не хотят: коли не сожжем, говорят, так возьмем за тебя выкуп с твоей родни – с чертей… перепугали, проклятые, и до сих пор души не слышу, насилу отпустили.

– Что правда, Василиса Пахомовна! Я и сам терпеть не могу этих обхожих. Скажи же, какую нужду до меня имеешь? Аль поворожить, когда будет свадьба твоей боярышни?

– Ох! Прохор Авдеич, то-то и беда наша, что не знаем, будет ли свадьба, нет ли?

– Как так… ведь ты сама же мне сказывала, что сватался жених и что он пришелся по сердцу и Василью Степановичу, и боярышне; за чем же дело стало?

– Уж все было слажено, назначили сговор, да изволишь видеть – царь-батюшка задумал жениться, – Василий Степанович и переполошился: не хочу, дескать, лишать ни родную дочь, ни воспитанницу, которой был отцом, счастья, они не последние у меня красавицы, полюбится которая-нибудь из них государю и будет царицею. Что, дескать, мне за охота отдавать их за бояр… Я сам хочу быть боярином. Наталья Степановна в слезы, а он и слышать не хочет, одно твердит – буду боярином, да и только! Вот другая неделя, как он уехал с девицами в белокаменную, и говорят, что которая-то из них пришла по сердцу государю-батюшке. А ведь я воспитала их, моих голубушек; не имею покоя ни днем ни ночью, так и пришла к тебе: поворожи-ка, которую боярышню, Марфу ли Васильевну или сиротинку Наталью, царь московский возьмет себе в супруги?

– Ох! Трудновато, Василиса Пахомовна.

– От чего бы, мой родной? Ведь ты знаешь всю подноготную: сделай милость, не оставь старуху! – Пахомовна положила еще несколько монет на стол.

– Ладно, ладно, – говорил Авдеич, убирая деньги. – Не мешай только – надобно подумать.

Несколько времени он потирал свой морщиноватый лоб, наконец лукавая улыбка показалась на лице его.

– На что? – спросил он. – Ведь прежнего-то жениха боярышни и воспитанницы твоей Натальи зовут Иваном?

– Да, мой батюшка!

– Ладно, ладно – авось как-нибудь добьемся толку, подожди маленько. – Авдеич подошел к поставцу и вынул оттуда решето и кувшин; наполнивши последний водою и накрывши решетом, он дал знак, чтобы Пахомовна молчала, и начал нашептывать что-то себе под нос, бросая по временам в воду коренья; потом приложил ухо к кувшину, как будто подслушивая, сказал несколько раз: «чур меня! чур меня!», выпрямился и, принявши вид прорицателя, важно проговорил:

– Боярышня твоя будет иметь супругом царя московского!

– Вестимо, батюшка, я знаю, что великий государь будет супругом моей боярышни, да вот в чем дело – которая же из них удостоилась этой чести, Марфа Васильевна или?..

– Ну никак нельзя сказать, Василиса Пахомовна.

– Да почему же, батюшка?

– Так нельзя, да и только, ты этого не знаешь, да и знать тебе не приходится; услышишь, когда боярин твой воротится из белокаменной.

– А теперь нельзя сказать, Прохор Авдеич?

– Никак нельзя, Василиса Пахомовна, не взыщи на этом, и рад бы услужить – да невмоготу. На-предки милости прошу: вот уже заря показывается на небе, теперь хорошо идти домой, светленько, да и обхожие уже не попадутся…

– Ну ин прощения прошу, Прохор Авдеич.

– Прощай, Василиса Пахомовна, не забывай вперед!

Собака спокойно пропустила старуху, которая во всю дорогу бранила колдуна: «Чтоб тебе провалиться в тартарары, проклятому! Взял деньги, а сказать ничего не сказал, обманщик проклятый, чтоб тебе подавиться моим караваем, разбойнику!» Пришедши домой, она начала будить сенных девушек, говоря, что им пора работать, и вымещала на них досаду, причиною которой был мнимый колдун.

Глава II

Горесть Иоанна. – Утешения тысяцкого. – Разговор на площади. – Марфа – царица московская. – Отчаяние.

Прошло несколько времени после описанных нами происшествий. Иоанн день ото дня становился грустнее, мучимый ужасною неизвестностью, и даже тысяцкий не находил, чем утешить своего племянника; лишь изредка, поглядывая на бедного юношу, он с сожалением говорил: