Потом картинку резко сменили. Маргарита разглядела небо и уже знакомые белые скалы Инкермана. Но место было другим, не то, где сегодня они гуляли с Че и Георгием. Хотя ворота с массивными железными створками, врезанными прямо в скалу, напомнили ей ворота со злосчастной «производственной площадкой», охраняемой собаками. Девочка видела всю панораму как будто сверху. К вместительной площадке перед воротами подъезжали грузовики, из них осторожно сгружали на землю ящики, припылил даже один военный на мотоцикле. Все оживленно жестикулировали, а в небе, распластав крылья, парил орел.
Затем, тоже с высоты, Маргарита увидела картину страшно разрушенного города. Прежде нечто похожее попадалось девочке или в фильмах ужасов, или на заставках в компьютерных играх. Обугленные остовы зданий, зияющие воронки, столбы дыма то там, то тут. Судя по освещению картинки, дело шло к вечеру, но еще не темнело, и всюду в небе порхали – Маргарита даже сразу не поняла – нет, не птицы, – ошметки сажи. Жуткая, зловещая картина, будто даже и не Земля, а совсем другая, незнакомая планета, где безраздельно властвует Война.
А вот следующий «кадр» поначалу поразил девочку своей праздничностью. На мгновение показалось, что она видит салют: в небе висели, раскачиваясь и разбрасывая искры, осветительные «люстры» (Маргарита видела такие в фильмах про войну). Следы трассирующих снарядов прошивали ночь, то и дело вспыхивали и гасли разноцветные огоньки одиночных ракет. Совсем близко, вся в бликующих дорожках света, переливалась река, рядом отчетливо белели в надвигающихся сумерках скалы. И вдруг по экрану пошли цветные сполохи, как при помехах в телевизоре. Марго даже зажмурилась, ожидая, что в ушах появится специфический шум, неизменно сопровождающий подобное явление. Но звука не последовало. Экранчик заволокло не то белым туманом, не то густыми клубами какой-то белой пыли. И она долго-долго оседала, пока сквозь рассеивающуюся пелену не проступил хаос нагроможденных белых глыб. Дисплей погас. Маргарита еще долго смотрела на него, пробовала набивать сообщения, но, оказывается, слова появлялись только в ответ на синие буковки Валерки. А так прибор требовал хотя бы включить его, то есть вел себя как самый обычный планшет.
Девочка уже начала засыпать, как внизу снова вспыхнули и побежали слова: «Там, в госпитале на Инкермане, при том большом взрыве погибла моя мама, она была медсестрой. Мне почему-то кажется, что ты сможешь меня понять и помочь. Приезжай на Шампаны. Ориентир – Белый крест. Но к нему не сворачивай, иди вдоль дороги, в направлении, обратном тому, откуда приедешь…» Слова оборвались и снова уже не появились. Маргарита даже встряхнула приборчик за правый угол, будто после этого буковки должны были высыпаться оттуда, как синие светящиеся горошины. Вместо этого с экрана сорвался блик-лепесток света. Коснувшись поверхности тумбочки, он превратился в тихо светящегося таракана, который сказал басом «эники-бенеки-бу!» и юрко шмыгнул под кровать. Маргарита, подавив обычный в таком случае вскрик, даже протерла себе кулачком глаза.
Наутро бабушка обнаружила внучку, которая крепко спала, прижав к груди планшет. Она осторожно вынула его и впервые разглядела на тыльной стороне выгравированный цветок чертополоха. Корица только улыбнулась, покачала головой и положила приборчик на стол. Потом ласково позвала:
– Маргарита, вставай, ты сегодня пойдешь со мной в театр!
Глава тринадцатая
– Можешь посмотреть, какой человек командовал эсминцем «Бойкий», – Че кивнул на мемориальную доску, мимо которой они проходили. – Георгий Федорович Годлевский, герой освобождения Севастополя и Одессы, улица названа в его честь.
– А это какой герой – настоящий? – уточнила Маргарита.
– Этот, думаю, да.
Девочка, Чертополох, Корица, Александр Васильевич и Георгий прогулочным шагом брели в сторону театра Черноморского флота. Светило яркое солнышко, но жара еще не накрыла город. Вокруг цвели нарядные клумбы и деревья, названия которых Марго пока не выучила. Че выглядел сегодня на редкость счастливым. Жевал цветочек акации, весело насвистывал и, казалось, совсем не обращал внимания на Корицу и режиссера-директора, которые шли рядышком, немного впереди остальных, и горячо обсуждали очередные производственные вопросы.