Маргиналы в советском социуме. 1930-е — середина 1950-х годов

Среди спецпереселенцев были те, кто отказывался работать, портил орудия труда или намеренно наносил себе раны. Их наказывали, но это не уменьшало количества подобных случаев. Занятые в большей степени экономическими проблемами, такими как организация труда или повышение его производительности, местные власти, как явствует из большинства отчетов о жизни спецпоселков, совсем мало внимания уделяли «культурно-воспитательной работе». В связи с этим спецпереселенцы не имели газет, журналов и фактически были лишены связи с внешним миром. Радиоприемники были не везде. Кроме того, в соответствии с «правилами пользования» разрешалось слушать только определенные каналы (т. к. на приемниках стояли пломбы) и только на собраниях. Впрочем, если учесть, что «культурно-воспитательная работа» имела две основных составляющих — культурную и политизирующую, возможно, что отсутствие жесткой и массированной деятельности в этом направлении, которая бы проникала в сферу семейных отношений спецпереселенцев и затрагивала их психологию, способствовало сохранению особенностей национальной культуры. В этой ситуации вполне естественным и понятным было обращение к религии, чтение привезенных с собой Библий, на что также сетовали проверяющие[932].

Говоря о религиозных чувствах депортированных, следует отметить, что вера многих авторов воспоминаний подверглась серьезным испытаниям. О «религиозном отчаянии» пишет в своей статье Э. Ковальская: «Знаменательно, что сомнения в существовании Бога опережались сомнением в существовании в человеке того, что называлось человеческой природой»[933].

Однако мотивы религиозности и веры могут рассматриваться и вне контекста религиозного отчаяния — наиболее трагического из связанных с ними сюжетов. Религия выступала и как фактор, укрепляющий нравственные силы, что особенно характерно для спецпереселенцев — выходцев из сельской местности, вне зависимости от их национальной принадлежности. В жизни некоторых спецпереселенцев религия была настолько значима, что, как пишет С. Пигонь, позволяла «…не подпускать к себе такого страшного врага, как отчаяние, пораженчество… не позволяло возникать сомнению…». Силы, взятые из веры, поддерживавшей в человеке определенные ценности, помогали сохранить уважение к самому себе, помогать другим и тем способствовали поддержанию контактов с местным окружением. В воспоминаниях ксендза Т. Федоровича встречается такой отрывок: «Если кому-то было грустно, кто-то хандрил или переживал, то он шел к пани Софии Домбровской за утешением. Эта самая бедная женщина… была утешительницей опечаленных. Такая была в ней огромная сила, почерпнутая из самой веры»[934].

Однако подобные примеры крайне редки и не являются типичными. Если же говорить об изменениях уровня религиозности у различных групп спецпереселенцев, то имеющиеся в нашем распоряжении источники позволяют сделать вывод о том, что изменения в данной сфере зависели не от принадлежности к «контингенту», а от ряда других факторов, прежде всего таких, как возраст. Так, если у представителей старшего поколения уровень религиозности чаще сохранялся на прежнем уровне, то у молодежи он, как правило, значительно снижался. Но и у тех и у других религиозность существенно деформировалась под влиянием атеистического государства и гонений на религиозные проявления. Вне зависимости от конфессии, деформация шла путем «упрощения» обрядов. В условиях отсутствия служителей культов, религиозной литературы и пр. отдельным спецпереселенцам нередко приходилось брать на себя обязанности священнослужителей.

Не менее важным сюжетом является протестное поведение спецпереселенцев. Чтобы исследовать его, обратимся к ряду источников, в частности, рассмотрим факты, о которых осведомители сообщали в карательные органы. Так, в среде спецпереселенцев «бывших польских граждан» были широко распространены разного рода выражения недовольства. Это и «пораженческие», и «профашистские» настроения в связи с войной. В докладных записках о положении в спецпоселках отмечалась активность наиболее непримиримо настроенной части «контингента» — «преимущественно осадников». К проявлениям такой активности относили отказ спецпереселенцев поддерживать резолюции, «осуждавшие зверства фашизма», «поиск виноватых» (здесь, среди прочего, случались и вспышки антисемитизма), погромы в красных уголках и, разумеется, высказывания, которые фиксировались в больших количествах и были характерны для всех без исключения спецпереселенческих «контингентов».

Летом 1941 г. в Чигаринском сельсовете Нарымского окр. Б. Якобсон, Л. Домопольская «говорили, что война через два месяца кончится, победа будет за Гитлером нам и вам (имеются в виду спецпереселенцы „бывшие кулаки“, выселенные ранее. — В. С.) будет жить хорошо». В том же сельсовете «вновь прибывшие поляки говорили, что местное учительство безкультурное… должно быть снято с работы», а они как высокообразованные «занять его место», а не заниматься физическим трудом[935].