Маргиналы в советском социуме. 1930-е — середина 1950-х годов

Исполнение калмыками народных обрядов в качестве этнических символов стало выражением этнической солидарности в условиях недостатка гражданских прав. В районах выселения сформировался инвариант обрядов, связанных с жизненным циклом, в котором многие субэтнические детали не были представлены. Прежде всего, это относится к родильному ритуалу, традиционно менее значимому, чем другие. Однако в условиях иноэтнического окружения ритуальное оформление первых дней и месяцев жизни ребенка приобрело большое значение. Кроме того, учитывая высокую детскую смертность, охранительный ритуал получил дополнительный смысл. Сходное развитие получили циклы свадебных и погребально-поминальных обрядов (последние, по мнению Э.-Б. М. Гучиновой, превратились для калмыков в «минимум этничности»)[923]. Во многом сохранение традиций зависело от уровня национального самосознания и изменений в шкале этнических ценностей. В период депортации, когда многие пути этнокультурного развития были закрыты, обряды жизненного цикла аккумулировали в себе значительную часть народных традиций, сохраняя их до лучших времен, и после создания благоприятных условий ритуалы жизненного цикла заняли свое традиционное место в культурной жизни калмыцкого народа.

Тем не менее далеко не все поддавалось быстрому восстановлению. Одним из следствий депортации калмыков стала утрата ими части традиционной культуры, ее субэтнических, узко региональных элементов и фольклора. Более того, возникает феномен, который исследователи определяют как «языковая трагедия» — за годы пребывания в ссылке молодое поколение, выросшее на сибирской земле, фактически забыло родной язык. Сходная ситуация в разной степени характерна и для других этнических «контингентов», подвергшихся депортации[924].

Отдельные этнические группы спецпереселенцев искали и находили объединяющие факторы, маркирующие «своих» и «чужих» в инокультурной среде. Такими факторами становились национальность, религия, общий язык и культурные традиции. Для представителей всех этнических «контингентов» было крайне важно сохранить родной язык и элементы национальной культуры. Однако неблагоприятные внешние условия не ликвидировали неповторимый национальный колорит и самобытность репрессированных российских немцев. По приезде на новое место, еще не успев толком обустроить быт, они не забывали о тщательном соблюдении национальных обычаев. Очевидцы сообщают о том, как в первый же год жизни на спецпоселении немцы по случаю Рождества «собрались в сарае и пели рождественские песни, а местные жители стояли вокруг на улице и восхищенно слушали, как среди снега и леса звучат удивительно мелодичные, на непонятном языке песни»[925].

Следует отметить, что песенный немецкий фольклор занимал особое место в жизни репрессированных. В воспоминаниях часто упоминаются различные немецкие песни, звучавшие в те времена и дошедшие до наших дней: «O, Tannenbaum», «Stille Nacht», «O, du frohlige, o, du selige», «Schon ist die Jugend, sie kommt nicht mehr» и др. Распространенность национального фольклора важна не только как показатель приверженности репрессированных немцев к элементам духовной культуры своего народа, но и как подтверждение употребления родного языка в местах ссылки. Этот факт очень важен, т. к. для сохранения культуры и этнического колорита необходимы как минимум два условия: окружающее общество представителей той же национальности и употребление родного языка. Второе тем более важно, потому что именно через язык подрастающее поколение воспринимает определенные понятия, делающие некую общность единым народом, нацией со своим, отличным менталитетом[926].

Сами немцы, естественно, предпочитали общаться с представителями своей национальности. Отсюда и выполнение второго условия — употребление родного языка. Обстоятельства изначально складывались таким образом, что способствовали консервации национальной культуры в небольших по составу общностях. Однако такое положение дел наиболее характерно для сельской местности, где проще поддерживать культурные традиции благодаря менее строгому надзору и более доброжелательным жителям. К тому же сельская жизнь немцам — исконным крестьянам — была гораздо привычнее, что давало возможность меньше перестраивать быт и изменять традиции.

В городах дело обстояло иначе. Материально-вещная сфера жизнеобеспечения здесь носила более унифицированный характер и теряла роль этнического определителя. К тому же города являлись своего рода центрами системы восточных и северных ИТЛ, а потому лишний раз афишировать свою национальную принадлежность для немцев было чревато. Бывшие репрессированные рассказывают, что старались жить тихо, поскольку память о прошлых бедах была жива; они не пели песен на родном языке — ведь рядом находились немецкие военнопленные, жили в бараках, трудились на общих работах. Однако и в этих условиях для немцев характерно соблюдение национальных обычаев, только уже не в публичной, а в частносемейной форме.