Маргиналы в советском социуме. 1930-е — середина 1950-х годов

В докладных записках НКВД встречаются многочисленные примеры непокорности высланных поляков, уверенных в восстановлении независимого Польского государства. Нередки случаи, когда поляки открыто выражали свой протест, не подчиняясь требованиям властей. Крупнейшие их выступления в Новосибирской и Омской областях в 1940–1941 гг. против произвола советских властей на почве невыносимых условий труда и быта пришлось подавлять с помощью вооруженной милиции. Депортированные калмыки и немцы не проявляли такой активности и «в большинстве своем молча терпели, смирившись со своей судьбой»[909]. В. И. Бруль отмечает, что немцы, в отличие от других этнических «контингентов», не проявляли большой активности в попытках добиться освобождения от спецпоселения.

Для определенной части депортированных была характерна наивная вера в И. В. Сталина, которому об их положении якобы ничего не известно. Спецпереселенцы писали на имя И. В. Сталина письма с просьбами вернуть их на прежние места проживания. Типичны письма и высказывания, суть которых сводилась к тому, что нельзя переносить вину отдельных лиц, сотрудничавших с врагами, на целые народы. Так, 27-летняя учительница Бадмаева в начале 1944 г. говорила: «Нас выслали неправильно, мы совершенно ни в чем не виноваты, страдаем за людей, которые занимались разными пакостями…» Ее поддерживал бывший начальник милиции член ВКП(б) Колусов: «За что я страдаю, сам не знаю, сам я член ВКП(б), работал восемь лет в органах милиции, за собой ничего плохого не чувствую, а меня прислали страдать — сижу голодом»[910]. Подобных заявлений немало зафиксировано среди представителей различных «контингентов». В них звучит обида на «неправильное», «безвинное» выселение, но при этом не меньшее, если не большее, негодование вызывают «враги», из-за которых честные советские граждане оказались на положении спецпереселенцев. Для значительной части подвергшихся депортации наличие в их этнической среде шпионов, диверсантов и пр. считалось фактом, который не подвергался сомнению, собственное же выселение рассматривалось как ошибка.

Наименее благонадежными в политическом отношении считались ссыльнопоселенцы из Прибалтики. По данным спецорганов, подтверждаемым воспоминаниями самих бывших ссыльнопоселенцев, в их среде активно велись разговоры, что в случае англо-американской агрессии против Советского Союза нужно уйти в тайгу и вести партизанскую войну против СССР. Среди них было «обнаружено» наибольшее количество антисоветских организаций, одна из которых «раскрыта» в Томской обл.[911] Следует отметить, что, как правило, вся «антисоветская деятельность» представляла собой лишь разговоры и смутные намерения.

На основе многочисленных документальных свидетельств можно сделать вывод о том, что большинство спецпереселенцев считало свое выселение незаконным и ошибочным. Многие поляки и ссыльнопоселенцы из Прибалтики верили в восстановление своих независимых государств на буржуазной основе и мечтали вернуться на Родину. Немцы и калмыки также считали свое пребывание в Западно-Сибирском регионе временным. Они, в свою очередь, надеялись на восстановление национальных автономий и возвращение на прежние места жительства.

Особенно следует отметить «сотрудничество» между властью и спецпереселенцами. Л. П. Белковец в своей статье, основанной на материалах архива УВД Новосибирской области, дает описание агентурно-осведомительной сети. Так, сеть должна была охватывать все районы их расселения, одному осведомителю следовало наблюдать за 20–30 семьями[912]. Осведомители составляли основную часть системы, а для разработки уже имеющихся агентурных дел вербовались агенты. Схема вербовки выглядела следующим образом: сначала выяснялись деловые и политические качества кандидата, его связи с другими ссыльными, проверялось, не состоит ли он в областной картотеке учета антисоветского элемента, затем, после получения санкции на вербовку осведомителя от начальника районного отделения НКВД или на вербовку агента от начальника ОТСП/ОСП, комендант или начальник районного отдела вызывал намеченного кандидата для предварительной беседы, в ходе которой принималось решение о целесообразности его вербовки. Те, кто отказывался от «сотрудничества», обязывались дать подписку о неразглашении характера встречи.

Переписка об агентах-осведомителях велась по псевдонимам, с указанием номера личного дела. В качестве псевдонимов использовались имена, фамилии, указания на профессию или клички. Для передачи сведений существовал двухнедельный или месячный график с точным указанием времени встречи. Обычно комендант должен был провести 2–3 встречи в месяц с каждым из осведомителей, собранные сведения должны были представляться в письменных донесениях, которые уточнялись во время беседы.