Мари-Бланш

— Да, не сомневаюсь, по возвращении домой мне здорово влетит. И за то, что мы танцевали, и за то, что я снова ушла с вами.

— Он бьет вас? Мне очень жаль, что я навлек на вас такие неприятности.

— Это не имеет значения. — Рене пожала плечами. — Я привыкла. Память о нашем танце я сберегу на всю оставшуюся жизнь. Всякий раз, как буду танцевать… как вы его назвали?.. чарльстон?.. я буду думать о вас, князь. И о танцах в мавзолее древнего святого! Многие ли девушки могут поведать такую историю?

— Значит, конец? — спросил юноша. — Вы не пойдете за меня? Даже при том что мой отец предложил в дар вашему турецкую принцессу?

— Вряд ли Габриель согласится на обмен. Ведь мы с ним уже помолвлены.

— А я сказал вам, что ваша мать этого не допустит. Она намерена отослать вас в Англию, в монастырь. И вы не выйдете оттуда до вашего восемнадцатилетия. Разве так уж плохо вместо этого выйти за меня?

— Но я люблю другого.

— Собственного отца?

— Ненастоящего отца.

Юноша рассмеялся:

— Ну хорошо, вашего дядю, брата вашего отца.

— На уроках я узнала, что древние египтяне считали инцест религиозным долгом правящего класса, — заметила Рене.

— Верно, — согласился юноша, — и он по сей день широко практикуется как способ сберечь чистоту нашей древней крови, хотя довольно часто рождаются дети-идиоты. Но я, мадемуазель Рене, настолько же англичанин, насколько и араб и не верю в подобные варварские обычаи.

Теперь настал черед Рене рассмеяться:

— Найдется ли более инцестуальный народ, чем англичане, если говорить о сохранении чистоты королевской крови? Или о детях-идиотах?

— Разве только французы, — отпарировал Бадр.

— Туше! Но почему бы вам самому не жениться на турецкой принцессе, Бадр? Она такая красавица.

— Потому что я тоже люблю другую.

Дворцовый музей занимал анфиладу из семи помещений, в каждом из которых размещался определенный период искусства, причем в коллекции паши было представлено все — от древнеегипетского до современного американского искусства, включая подлинники таких мастеров, как Микеланджело, Рембрандт и Вермеер.

— Коллекции вашего отца место в Лувре! — с восторгом воскликнула Рене.

— Поверьте, они были бы рады получить ее.

Как и подозревала Рене, Габриель не собирался надолго оставлять ее и Бадра одних и вскоре отыскал их в музее.

— Пора возвращаться в Армант, — сказал он Рене, явно по-прежнему пребывая в дурном настроении.

— Сегодня? Я думала, мы уедем завтра утром.

— Я передумал и распорядился заложить карету.

Виконт взял Рене за плечо и увел прочь, не сказав принцу ни слова. А тот с глубокой печалью проводил их взглядом.

— Как грубо вы обошлись с этими добрыми людьми, Габриель, — сказала Рене. — После всего, что они для нас сделали.

— Кто сказал тебе про Алинду?

— Не помню.

— Лгунья!

— Если и так, то мне было у кого учиться.

— Я отослал Алинду, потому что больше не нуждался в ее услугах.

— В деревню посреди пустыни? Прекрасная награда верной служанке. Девушке, что служила вам десять лет, еще когда была ребенком. Служила вашим прихотям. Вы ведь каждого вышвыриваете, Габриель, верно?

— Вы, барышня, получите хорошую взбучку, как только мы приедем домой. И за вашу дерзость, и за неповиновение. Будьте уверены.

— А турецкая принцесса поедет с нами?

3

Тем вечером на обратном пути в Армант в карете почти все время царило молчание. Дурное настроение Габриеля, как бывало часто, сменилось обычным спокойствием, буря миновала. Мисс Хейз сидела напротив любовников, которые предавались страстным объятиям. Разговор об увольнении гувернантки как будто бы тоже отошел в прошлое, ведь мисс Хейз была по-прежнему нужна, чтобы присматривать за Рене, когда виконт уезжал в Каир или занимался чем-нибудь еще.

Позднее тем вечером Габриель в спальне сообщил Рене, что через несколько дней ее родители возвращаются в Париж, а она, как и планировалось, остается с ним в Египте, ожидая бракосочетания, которое состоится через полгода. Рене ужасно обрадовалась и этому известию, и тому, что больше незачем прятаться от матери, словно беглянке.

Словом, жизнь в Арманте более-менее вернулась в нормальную колею, во всяком случае, в той мере, в какой подобную жизнь можно назвать нормальной. Габриель и Рене возобновили регулярные поездки по плантациям, эпизодические визиты в Каир, уроки Рене, бухгалтерские занятия в конторе, поцелуи, ласки и ночи «восточной любви», которые бедная мисс Хейз, теперь полностью соучастница их романа, отмежевывала от своей совести, надевая маску на глаза и затыкая уши.

Рене в эти дни была счастливее, чем когда-либо, возможно, это время вообще было самым счастливым в ее жизни. Теперь она стала во дворце непререкаемой королевой, единственной женщиной виконта. Армант был ее королевством, и челядь относилась к ней уже не как к юной любовнице хозяина, но как к госпоже. У нее появились свои личные феллашки, исполнявшие ее приказания, и сам виконт держался с нею по-новому уважительно, почти как с ровней. Он больше не бил ее. Ей бы следовало догадаться: все слишком хорошо, чтобы продлиться долго.