Мари-Бланш

Всего через неделю-другую по почте пришли два письма из Франции. Габриель оставил их на столе, на виду, будто нарочно затем, чтобы Рене их увидела. Одно было от парижского агента виконта, человека по фамилии Дюгон, другое — написано рукой, незнакомой Рене. Тот вечер после ужина ничем не отличался от всех прочих, за исключением запаха озона в воз-духе, предвещавшего близкую грозу, громовые раскаты которой уже грохотали вдали над Нилом. Габриель, по обыкновению, занимался счетами, Рене делала свои уроки. Неожиданно виконт поднял голову.

— Тебе надо собрать свои вещи к отъезду, — холодным деловым тоном произнес он.

— Мы уже возвращаемся в Каир? — спросила Рене. — Но почему? Мы же только-только приехали. А там так скучно. Здесь мне нравится больше.

— Нет, не в Каир, — ответил Габриель. — Ты едешь в Париж.

Остальное Рене поняла по его голосу.

— Без вас?

— Да, без меня.

— Нет! Вы сказали, что я останусь с вами. Я не хочу во Францию. Тем более в Париж. Мое место здесь. Вы же сами говорили: я теперь ваша единственная женщина.

— Да, но ты не можешь остаться здесь навсегда, похороненная в песках пустыни, девочка моя, — со вздохом сказал Габриель. — Пора тебе вернуться в реальный мир.

— В реальный мир? Мне казалось, мы создали здесь собственный мир? Я думала, вы хотели, чтобы я была с вами? Думала, мы поженимся?

— Боюсь, это более невозможно, — сказал виконт.

Рене ничком упала на диван и разрыдалась.

— Вы же говорили, что я могу остаться с вами, Габриель, — твердила она сквозь слезы, — что я принадлежу вам. Вы хотите заменить меня, да? Как заменяете обычно всех и каждого. Но только попробуйте заменить меня другой женщиной, я вам обещаю, что убью ее! Всех их убью.

Габриель встал из-за стола, сел рядом с Рене на краешек дивана. Из пустыни уже налетел ветер, предваряющий грозу, и одна из суданских прислужниц вбежала в контору, закрыла ставни. Комната погрузилась в полумрак. Служанка зажгла керосиновую лампу на столе и тихонько удалилась.

— Я не собираюсь заменять тебя, — сказал Габриель. — Не тревожься об этом, дорогая.

— Тогда почему? Вы говорили, мы поженимся.

— Перед отъездом из Египта твоя мать взяла с меня слово, что я не женюсь на тебе, пока мой брак с Аделаидой не будет официально признан недействительным. Если бы я не согласился на это условие, они бы забрали тебя с собой и отправили в Англию, в монастырь. Скажи спасибо, что я уберег тебя от этой участи.

— Почему вы ничего мне не сказали? И разве ваш брак еще не признали недействительным?

— Нет, Аделаида отказалась. Она всегда боялась, что, если согласится, я женюсь на твоей матери.

— Опять та же ложь, какой вы годами потчевали мамá. Это вы не желали, чтобы ваш брак признали недействительным, потому что вовсе не хотели жениться повторно. Вы не желали расстаться с состоянием Аделаиды.

— Как же ты цинична.

— Цинична? Оттого что больше не верю вашей лжи? А вы, Габриель, когда вы вернетесь во Францию?

— Пока не могу. Весь год придется разъезжать между Каиром и Армантом. Я должен заниматься плантациями, и ты прекрасно представляешь себе, сколько труда и внимания они требуют.

— Если уж возвращаться, то в Ла-Борн, а не в Париж. Там хотя бы мои лошади и собаки.

Габриель обнял ее за плечи и усадил на диване.

— Будь большой девочкой. Ты же знаешь, Ла-Борн продан. Ты не можешь туда вернуться. Сегодня пришло письмо от Дюгона. Он записал тебя в превосходную женскую школу в Париже. А жить ты будешь с родителями в «Двадцать девятом».

— Вы давно все спланировали, верно? Просто ждали, когда наскучите мной.

— Нет.

— Я не хочу жить с родителями. Хочу остаться здесь, с вами. Вы говорили, я могу остаться.

— Послушай меня. Второе письмо пришло сегодня от доктора ваших родителей в Париже. Он пишет, что, если мы с тобой поженимся, есть риск, что дети будут идиотами.

— Дети-идиоты? Прекрасная отговорка. И письмо доктора впервые заставило вас подумать об этом? Да ладно, Габриель, найдите другую дурочку, чтобы делить с нею свои ночи и послеполуденные сиесты. Заведите себе сколько угодно женщин, мне плевать. Теперь я знаю, вы держали меня здесь по одной-единственной причине: после того как вы отослали Алинду, вам была нужна другая наложница… подходящая для вас!

— Как быстро ты утратила невинность, — сказал Габриель, словно бы не замечая иронии этой реплики.

— Да, пожалуй, я теперь для вас чересчур взрослая и чересчур практичная, — ответила Рене с горьким смешком. — В нашей семейке быстро теряешь невинность, глядя на то, как все себя ведут — вы, и моя мать, и мой отец, да все вы. Это вы уничтожили мою невинность, Габриель. Вы ломаете все, к чему прикасаетесь. Уничтожаете каждого, к чьей жизни прикоснетесь. Вы никогда не любили мою мать и не любите меня. Вы никого не любите. Любите только себя.

Габриель неловко попытался обнять Рене, не столько ради примирения, сколько чтобы заставить ее замолчать, не слышать этих слов правды.

Она со всей силы оттолкнула его и прошипела:

— Не трогайте меня! Вы для меня слишком стары! Вы старик! Вы мне противны… дядя! Вы мерзкий старик!